Рут Озеки - Моя рыба будет жить

Мы шли не один час. Мне было страшно, потому что я знала, я никогда не найду дороги домой одна, и мне не хотелось, чтобы он узнал, что я за ним слежу, но я уже не поспевала за ним — слишком устала. А потом он свернул один последний раз, и мы вышли к тому самому маленькому парку на берегу реки Сумида, который я видела, лежа у себя в кровати в сонном ступоре. Парк был в точности такой, каким я его себе представила. С краю, у самого берега, была детская площадка с качелями, горкой и песочницей, и я знала, что направляется он именно сюда. И конечно же, вот он подошел к качелям и уселся. Сел он ко мне спиной, так что мне пришлось обогнуть его и спрятаться за бетонной пандой, откуда мне было видно его лицо. Он закурил Short Hope и начал раскачиваться. Он сидел лицом к воде; сгибая и выпрямляя ноги, он раскачивался все выше и выше, он сжимал в зубах сигарету и скалился, будто делал серьезное дело. Было похоже, что он старается раскачаться как можно сильнее, чтобы, когда он разожмет руки, достигнув верхней точки, инерция перенесла бы его прямо через бетонную стенку прямо в реку Сумида, где его тело затонуло бы и было съедено каппами или гигантскими сомами. Честное слово, я увидела это, тот момент, как его руки соскальзывают с цепей и тело выстреливает в воздух, летит вперед — руки и ноги торчат в разные стороны, обнимая набегающий воздух и холодную, темную воду. Нет… нет… нет! — услышала я свой собственный шепот, сердце у меня билось в такт взмахам качелей. — Now… now… now!

Но это так и не случилось. Он так и не отпустил руки, и уже не так раскачивал ногами, и размах качелей становился все неровней и короче, и вот, наконец, он уже едва двигался; носки пластиковых шлепок просто волочились туда-сюда, очерчивая маленькие бессмысленные кружки в пыли под качелями. Он встал, подошел к стенке и взглянул вниз; затянулся один последний раз и бросил окурок в реку. Он стоял так очень долго, глядя в маслянистую черную воду. Я боялась, что он сейчас перелезет через стенку и прыгнет. Я хотела выбежать из своего укрытия и остановить его.

— Но ты этого не сделала, — сказала Дзико.

— Нет, я собиралась, но потом он отвернулся от воды и пошел опять.

— И ты пошла за ним?

— Да. Он пошел домой. Я подождала снаружи, у двери квартиры, пока не решила, что уже можно, и открыла дверь своим ключом. Не думаю, что он меня слышал. Он к тому времени уже храпел.

Дзико кивнула.

— Мальчиком он спал очень крепко.

— Так как ты думаешь, ему нужно вернуться и остаться здесь с нами? — спросила я. — Я думаю, это правда пойдет ему на пользу, а ты? Видела бы ты его лицо, когда мы поднимались сюда по ступенькам. Вид у него был такой счастливый.

— Ему всегда здесь нравилось, — сказала Дзико.

— Так он должен вернуться, правда?

— Маа, сё кашира… [121] Маа, сё кашира — Да, интересный вопрос… — сказала она. Один из этих японских ответов, которые не означают ровным счетом ничего.

К августу жара стояла такая, ты просто себе не представляешь, и днем, когда Дзико и Мудзи учили окрестных бабушек цветочной аранжировке и пению сутр, а я должна была бы делать задание на лето, я выползала наружу, на энгава [122] Энгава — узкая деревянная веранда, идущая по периметру традиционного японского дома. , которая выходила на пруд, усаживалась там и отключалась. Мне нравилось сидеть, опершись спиной о толстый деревянный столб, на голове наушники, ноги раскинуты в стороны, и наблюдать, как стрекозы порхают над листьями лотосов в крошечном прудике, и слушать японские поп-каверы на французский шансон — я подсела еще до того, как узнала про À la recherche du temps perdu . Дзико не любила, когда я сидела, вот так раскинув ноги, и, застукав меня за этим занятием, она так мне и говорила. Она говорила, это дурной тон, сидеть, широко раздвинув ноги, гляди, кто хочет, тем более когда я трусов не надевала, и, в общем и целом, я была с ней согласна, но было так жарко! Было просто невыносимо, когда ноги соприкасались друг с другом кожей, и старое дерево энгавы было таким прохладным, и никто не смотрел. Даже кот Чиби, который обычно одобрял горячие коленки, ко мне не подходил. Он лежал, отрубившись, на прохладном мшистом валуне под папоротниками. Воздух по большей части был совершенно неподвижен, но иногда легчайшие ветерки скользили вверх по склону горы, пролетали сквозь ворота и находили путь в сад, где ерошили поверхность пруда и щекотали у меня между ног, заставляя меня ежиться. Иногда я думаю, что в ветерках живут духи предков — можно почувствовать, как они шмыгают вокруг.