Рут Озеки - Моя рыба будет жить

— Ты, должно быть, очень злишься, — сказала она. Голос у нее был такой тихий, будто она говорила сама с собой, и, может, так оно и было. А может, она вообще ничего не сказала, мне все почудилось. Как бы то ни было, горло у меня сжалось напрочь, ответить я не могла и только потрясла головой. Мне было стыдно, так стыдно, но в то же время меня до краев переполняло неимоверное чувство печали, так что пришлось затаить дыхание, чтобы не расплакаться.

Больше она ничего не сказала. Она бережно мыла меня, и в первый раз мне хотелось, чтобы она двигалась поживее и скорей бы уже закончила. Потом я быстренько оделась, сказала «спокойной ночи» и ушла, оставив ее там. Идти обратно к себе в комнату мне не хотелось, так что я сбежала вниз до средины склона и сидела там в бамбуковых зарослях, пока не стемнело и не показались светлячки. Когда Мудзи ударила в большой колокол, отмечая окончание дня, я потихоньку вернулась в храм и забралась в постель.

На следующее утро я пошла искать Дзико и нашла ее в ее комнате. Она сидела на полу спиной к двери, согнувшись над низким столиком. И читала. Я встала в дверях; заходить я не собиралась.

— Да, — сказала я ей. — Я злюсь, и что?

Она не повернулась, но было видно, что она слушает, так что я продолжала, вкратце обрисовав ей свою дерьмовую жизнь.

— И что я должна делать? Я же не могу исправить папины психологические проблемы, или доткомовский пузырь, или вшивую японскую экономику, или предательство моей так называемой подруги в Америке, или то, что надо мной в школе издеваются, или терроризм, или войну, или глобальное потепление, или истребление видов, верно?

— Со дэсу нэ, — ответила она, кивая, но все еще спиной ко мне. — Это правда. Ты со всем этим ничего не можешь поделать.

— Так, конечно, я злюсь, — сказала я со злостью. — А чего ты ожидала? Глупо было такое спрашивать.

— Да, — согласилась она. — Такое было спрашивать глупо. Я вижу, что ты злишься. Мне не нужно задавать таких глупых вопросов, чтобы это понять.

— Почему же ты спросила?

Она стала поворачиваться, медленно переставляя колени, пока, наконец, не развернулась ко мне полностью.

— Я спросила для тебя, — сказала она.

— Для меня?

— Чтобы ты могла услышать ответ.

Иногда старушка Дзико говорит загадками, и, может, потому, что я провела столько лет в Саннивэйле, у меня все еще есть сложности с пониманием японского, но в тот раз, думаю, я поняла, что она имеет в виду. После этого я начала рассказывать ей всякие мелочи, как оно было в школе и всякое такое, даже когда она не спрашивала. И пока я говорила, она просто слушала и все перебирала бусины дзюдзу по кругу, раз за разом, и я знала, что каждая бусина, которую она двигала, — это молитва за меня. Мелочь, казалось бы, но все-таки кое-что.

[105] Саи — лет (имеется в виду возраст).

Вот какую смску она только что мне прислала. Столько, говорит она, тебе должно быть лет, чтобы сознание стало по-настоящему взрослым, но поскольку ей самой сто четыре, я практически уверена, она шутит.

Электричества не было четыре дня, для зимнего отключения относительно недолго. Во время этих блэкаутов они могли поддерживать компьютеры и бытовую технику в рабочем состоянии, только если генератор был исправен и пока у них было горючее. Когда оно кончалось, запас можно было пополнить, только если хотя бы на одной из двух заправок острова генератор был на ходу и дороги уже расчистили от упавших деревьев, которые, собственно, и обрывали провода.

Когда генератор прекращал работать, насос в колодце тоже останавливался, а это значило, что у них кончалась вода. Туалеты в доме, горячая вода из-под крана, ванна, электрический свет — на пятый день все это представлялось невообразимой роскошью из другого времени и с другой планеты.

— Добро пожаловать в будущее, — сказал Оливер. — Мы просто-таки опережаем время.

Рут бродила по дому, будто в темном, пропитанном керосином сновидении, прислушиваясь к шуму дождя и стенаниям ветра. Без привычного звукового фона — жужжания вентиляторов и компрессоров дом стоял в спокойном безмолвии. Сначала она еще ловила себя на том, что прислушивается, надеясь уловить рев двухмоторного гидроплана, везущего электриков, но на третий или четвертый день, так ничего и не услышав, она сдалась и дала тишине поглотить себя. Она сидела с котом перед дровяной плитой и читала при свете керосиновой лампы. Пыталась читать Пруста. Пыталась не читать дневник Нао, забегая вперед. По большей части глядела в огонь. Иногда в сумерках она стояла в дверях дома и слушала волков, рыскавших в окутанном туманом лесу. Их призыв начинался с низкого тревожного стона, к которому по мере того, как собиралась стая, по одному присоединялись другие голоса, сливаясь в общем, пробирающем до костей хоре, звучавшем все более дико. Она поежилась. Оливер упрямо отправился на пробежку, несмотря на дождь; она ждала его и беспокоилась. Она видела царапины от когтей кугуара на стволах деревьев за домом, свежий помет на дорожке, отпечатки волчьих лап на мокрой земле.