Рут Озеки - Моя рыба будет жить

— Так себе, — ответил он. — Они хотят, чтобы я прекратил высадки, но у меня есть аргументы — при нынешней скорости климатических перемен нам необходимо радикально пересмотреть термин «местные», распространив его значение на виды, характерные для этих мест в древние, даже доисторические времена.

Вид у него стал подавленный.

— Семантика, — сказал он. — Так глупо.

Ворона издала хриплое карканье, будто в знак согласия, и Калли рассмеялась.

— Видишь? — сказала она. — Акклиматизируется. Не удивляйся, если наши островные ксенофобы явятся к тебе с вилами, сетями и керосиновыми факелами.

Рут взглянула вверх, на дерево, где в темноте смутно виднелись очертания вороны.

— Ты это слышал? — сказала она. — Тебе бы надо быть поосторожнее.

Ворона захлопала крыльями и перепрыгнула дальше по ветке, стряхнув небольшой водопад прямо на голову Калли.

— Эй, — сказала она, вытирая капли с лица. — Прекрати это. Я на твоей стороне.

Она обернулась к Рут:

— Они очень умные. Ты знаешь…

Рут подняла руку:

— Я знаю, — сказала она, но Калли было не остановить.

— …что в мифологии слиаммонов они — магические предки, способные менять облик и превращаться в человека?

— Да что ты говоришь, — ответила Рут.

Калли ухмыльнулась.

— Ты попроси как-нибудь Мюриел — пусть она тебе расскажет…

Вечером в кровати Рут читала вслух очередную порцию из дневника. Песто возлежал у Оливера на животе, а Оливер, уставившись в потолок, почесывал ему лоб. Она читала ту часть, где рассказывается о похоронах Нао и о видео, которое распространилось в интернете.

Рассказ про издевательства его рассердил.

— Ненавижу это, — сказал он. — Как школа могла допустить такое? Как учитель мог участвовать в этом?

У Рут ответа не было. Песто прекратил мурлыкать и подозрительно посмотрел на Оливера.

— С другой стороны, все логично, — мрачно продолжил Оливер. — Мы живем в культуре, для которой издевательства — это норма. Политики, корпорации, банки, военные. Агрессоры и мошенники. Они крадут, они пытают людей, они придумывают безумные правила и задают тон всем остальным.

Она просунула руку между подушкой и его головой и стала поглаживать ему затылок. Кот протянул лапу и положил ему на подбородок.

— Посмотри на Гуантанамо, — сказал он. — Посмотри на Абу Грейб. Америка — зло, но и Канада не лучше. Люди тупо следуют программе, слишком напуганы, чтобы возмущаться. Посмотри на битуминозные пески. Прямо как TEPCO. Fuck, ненавижу это.

Он повернулся на своей стороне кровати, стряхнув кота на матрас. Кот спрыгнул с кровати и удалился.

Когда Оливер уснул, Рут поднялась и подошла к окну. Где-то там, снаружи, в лесу, сидела ворона. Их сумеречная птица. Ее не было видно, но Рут нравилась мысль о вороне, спрятавшейся где-то в тенях. Она задумалась, удалось ли вороне подружиться с во́ронами. Потом забралась обратно в кровать и забылась сном.

Той ночью ей приснился второй сон про монахиню. Это был тот же храм. Все та же погруженная во тьму комната с порванной бумажной ширмой, та же старая монахиня в длинном черном одеянии сидит за столиком на полу. Снаружи свет все той же луны мягким мерцанием обволакивает сад, вот только теперь в отдалении, за садовой оградой, Рут могла различить смутные формы кладбища, иззубренные очертания ступ и могильных камней, застывшие на фоне бледного ночного неба.

Внутри комнаты в жестком, холодном свете монитора лицо старой монахини казалось болезненным и изможденным. Она подняла взгляд от экрана. На ней были черные очки, похожие на те, что носила Рут. Она сняла их и протерла усталые глаза, а потом заметила Рут. Она поманила ее к себе, призывая приблизиться; широкий рукав развернулся черным крылом, и Рут оказалась рядом с ней. Монахиня протянула ей очки, и Рут, осознав, что оставила свои на столике у кровати, взяла их. Она знала, ей обязательно нужно их надеть. Она моргнула. Линзы были такими толстыми и мутными. Глазам понадобится пара секунд, чтобы привыкнуть.

Нет, так дело не пойдет. Линзы очков были слишком толстыми, слишком сильными, они размывали, развоплощали тот мир, который она знала. Она начала паниковать. Попыталась стянуть с лица очки, но они будто приросли, и, пока она сражалась с дужками, искаженный мир начал затягивать ее, кружась и завывая, как ветер, отбрасывая ее назад в место или состояние, где не было форм, для которого она не могла найти слов. Как это описать? Не место, нет, чувство, ощущение небытия, внезапное, темное, до-человеческое, оно переполнило ее таким первобытным ужасом, что, вскрикнув, она подняла руки к лицу только для того, чтобы обнаружить, что лица у нее нет. Нет ничего. Ни лица, ни рук, ни глаз, ни очков, ни Рут, совсем. Ничего, кроме бесконечности, где нет места жалости и покаянию.