Салман Рушди - Стыд

— Простите, но сдается мне, что Суфия Зинобия снова стала разгуливать во сне, — предположил он.

Способности ясновидца никогда не оспаривались, и Реза Хайдар зачарованно слушал, не прерывая Тальвара. А тот пошел еще дальше в своих домыслах: дескать, случись Суфию Зинобию показать гинекологу, он наверняка засвидетельствует, что она уже не девственница. Весьма любопытно, ведь всем известно, что муж с ней не спал.

— Извините за откровенность, сэр, но, по-моему, она отдалась тем четверым молокососам, а потом открутила им головы.

Реза Хайдар живо представил, как его убогая дочь уступает групповому домогательству, потом в отместку рвет на части своих недавних любовников… и ему сделалось дурно.

— Поймите меня правильно, сэр, — уважительно приговаривал Тальвар уль-Хак, — я не намерен давать делу ход, если не получу от вас соответствующих указаний. Все можно решить в кругу семьи.

— Кто бы подумал! — Голос Резы доносился словно издалека, едва-едва слышно. — Сначала индюшки, потом этот случай на свадьбе, но потом-то, уж сколько лет — и все тихо-спокойно. Я уж решил: наши заботы позади. Думал, рано или поздно все образуется. Дурак я, дурак! Только себя обманывал! — Он надолго замолчал, потом заговорил вновь: — Ну, теперь мне конец. Крышка. Капут. Хана.

— Такое недопустимо, сэр, — вмешался Тальвар. — Вы нужны армии.

— Добрый ты малый, — прошелестел Реза и надолго замолк. Зять смущенно кашлянул и спросил:

— Как прикажете представить дело, сэр? Генерал Хайдар встрепенулся:

— Какое дело? О чем ты? Нет никакого дела! Ведь улик нет! Лишь домыслы да мистика! Я их и слушать не стану! Да и можно ли на одних догадках строить обвинение? Нет, дорогой мой, меня на мякине не проведешь! И время лучше не трать!

— Слушаюсь, сэр! — И Тальвар встал перед генералом навытяжку. А у того в глазах блеснули слезы, и он обнял затянутого в портупею молодого офицера.

— Ты хорошо меня понял, мой мальчик? Обо всем молчок!

Шевелится в океанских глубинах морское чудовище. Растет Зверюга, питаясь людскими чувствами: неполноценности, вины, стыда. Все ближе и ближе он к поверхности. И светят глаза Зверя, точно маяки, и зазывают они бессонные души, и погружают их в лунатическое забытье. И явь превращается в сон, девушка — в дьяволицу. А время работает на Зверя. Птицами летят мимо годы. Растет девушка, наливается душа ее чувствами, значит, все больше пищи Зверю… К двадцати восьми годам Суфия Зинобия достигла умственного развития девятилетней девочки и уже смекнула, в чем дело, когда «за аморальное поведение» уволили забеременевшую Шахбану. Суфие вспомнились и ночные шорохи, и стоны, и вскрики Шахбану. Как ни остерегалась айя, все ж понесла. Видно, неправильно посчитала дни. Ушла она без слов, не пытаясь оправдаться или свалить вину на другого. Омар-Хайам, однако, не забывал о ней: заплатил за аборт, поддерживал ее и потом, так что она не голодала. Впрочем, разве можно деньгами искупить содеянное зло?

Недвижно лежит в постели Суфия Зинобия. Старается вызвать все самые приятные видения: малышей, отцову улыбку. Но совсем другое застит ее мысленный взор — то, что делают мужья с женами. Ее муж не дал ребенка ей, а дал Шахбану. А ей, Суфие, и стыдно и больно. Ведь Шахбану любила ее. А муж? Можно ли винить его, женатого, но без жены? А она день за днем, ночь за ночью — одна в пустой комнате. Но в ней зреет какая-то сила, какая-то волна, что вот-вот накатит, захлестнет, унесет… А может, страшит не сама волна, а то, что она принесет — жуткий, рыкающий Зверь, неистово рвущийся нести беду и раздор… Больше Суфия ничего не знает, ничего не помнит — Зверь вырвался из морской пучины на волю.

И мучительная, без сна явь превращается в страшный сон. Чудовище — суть воплощенный стыд — поднимается с постели, выходит из комнаты, ведь караульщицы-айи больше нет. Откуда-то появляется черное покрывало (чего только не сыскать в этом печальном доме), открывается дверь на улицу. Как некогда застыли зачарованные ее взглядом индюшки, так теперь — охрана.

Часовые превращаются в статуи. Потом, очнувшись, они ни о чем и не вспомнят. Идет по ночным улицам Стыд. Под страшным взором цепенеют четверо пареньков в трущобах — их словно опаляет огненный ветер из-под чадры. Они покорно идут за женщиной на свалку, к своей гибели, как крысы за дудочником. Словно роботы — во всепоглощающее пламя за темной чадрой. Она ложится. И то, от чего избавила ее Шахбану, наконец-то происходит и с Суфией. Четверо мужей подле нее. Один за другим. Но вот руки ее смыкаются на шее первого. Остальные безропотно ждут. Высоко в поднебесье летят оторванные головы, не видно, как они падают на землю, Она встает, идет домой. И засыпает. Затихает Зверь.