Валерий Шемякин - Чердаклы

Тимура пытались однажды застрелить, прямо здесь, в «Пинте». Когда киллер, не знакомый с Тимуром и устройством ресторана, отыскал его в углу за ширмой и увидел страшного толстяка, у которого в полумраке светились уши, волосы на голове и борода, он уронил пистолет и кинулся на выход. Наверное, Тимур выглядел святым с этим нимбом вокруг головы, но, скорее всего, это была такая хитроумная подсветка. А может быть, просто последствия Чернобыля.

Федя Бабарыкин, когда ему предложили стать самокатчиком (хотя он был активен и здоров, по крайней мере – физически), отказаться не смог. Или не захотел. Или не придал этому большого значения. Было это за несколько месяцев до того, как он стал эскапистом.

… … … … … … … … … … … … … … … … … … … … … … … … … … … … … … … … голова авангардного сценариста:

В нашей совершенно неприспособленной для существования инвалидов стране калеки просто обязаны быть самыми крепкими и ловкими. Вот когда у нас для калек будет делаться столько, сколько в Японии и Германии, тогда мы и спустимся на последние параолимпийские места. А пока что любой безногий из московского метро, шутя свинтивший в толпе от здоровенных охранников, возьмет золото по слалому с завязанными глазами и безо всякой подготовки.

… … … … … … … … … … … … … … … … … … … … … … … … … … … … … … … … … … … … … … … … … … … … … … … … … … … … … … … … … … … … … … … … … … … … … … … … … … … … … … … … … … … … … … …

Зиновий Давыдов

С самокатчиками договорилась Тата, а Зиновий пришел к Сенотрусову с готовым предложением. Но едва он открыл рот, Сенотрусов сморщился и замахал руками: откуда у них деньги? Копейки! И вообще… как на это там посмотрят? Бизнес есть бизнес, говорит Давыдов. Надо провентилировать, говорит Сенотрусов, во-первых, узнать, какой расклад, сколько этим убогим мест отводят и есть ли возражения против кого-то персонально. Сколько человек они выдвигают? Человек пятнадцать, говорит Давыдов. Хм, усмехается старый сутенер Сенотрусов, у них в Самокате больше пятнадцати человек? Фантастика! Сколько скажут, столько и проведем. Скажут десятерых – проведем десятерых. А деньги возьмем человек за двадцать.

Кстати, у них там не только убогие, у них там Бабарыкин! Бабарыкин? Надо же! Как его к ним занесло? В его голосе звучала едва различимая нотка уважения.

Да и насчет копеек ты ошибаешься, говорит Давыдов, Мосолапову кто-то из банкиров крепко помогает. Галошин наверняка, со знанием дела говорит Сенотрусов, слышал, как он накуролесил? Надрался до горячки и ограбил ночью собственный банк. Утром подъехал к проходной химзавода и начал раздавать работягам пачки денег: простите великодушно… простите великодушно… Ха-ха-ха…

Получилось именно так, как предполагал Сенотрусов. Разрешили провести десятерых. Обслуживали они двадцать человек. Лишних снимали еще до регистрации – за всякие мелкие ошибки в паспортах, допущенных полицией.

Что связывало Федю Бабарыкина с Тимуром? Этого Давыдов так и не узнал. Возможно, цинизм. А может быть, и апатия. Они были слишком разные люди. Собственно, Федя считался местной знаменитостью, и Зиновий к нему не лез. Но тут понадобились совершенно конкретные договоренности, и Бабарыкин назначил ему встречу во « Флинте» , вечерком, после дождичка. Зиновий не мог тогда и предположить, что вскоре Федор начнет прятаться от него, а потом совсем исчезнет. Давыдов отнесет за него документы на регистрацию. Вопросов по этому поводу не возникнет. Не будет их и во время выборной кампании.

Апрель выдался по-летнему жарким. Они сели в темном углу, за дырявыми рыболовными сетями. Федя заказал водку и попросил лимон. Сыпал на лимон соль из фарфоровой русалки и поедал, не морщась. Дольку за долькой. Зиновий заказал чайник китайского зеленого чая. Бабарыкин недоуменно уставился на этот чайник: ты что – совсем не пьешь? Давыдов помотал головой. Не пьешь, не куришь, девок не дерешь, усмехнулся Федор, сектант?

Меня в детстве, отвечает Зиновий, когда я жил у деда в деревне, так напоили однажды бражкой, что я просто очумел, ушел куда-то далеко в степь, в поля, в перелески, провалился в темноту. Очнулся на дне глубокого оврага: оп-лядь! – лежу в грязи, по мне ползают жучки-червячки. Ужас! Я орал, как будто меня режут, бросался вверх, снова скатывался в жидкую грязь, никак не мог выбраться. Меня нашли там, в черной яме, отнесли домой. Дед у меня был вроде деревенского знахаря, быстро меня в норму привел, но алкоголь запретил. Как бы я ни пытался после этого нарушить запрет, ни разу не смог. Состояние безумного страха осталось со мной на всю жизнь. Круто, говорит Федор и больше ничего не говорит про это. У него такого опыта нет. У него другой опыт.