Дина Рубина - Синдикат

— Нет уж… Я о себе точно знаю, что я — осетин…

Вязнин поднялся и принялся доливать в бокалы вина… А Абраша сказал мне:

— Смотря с какой точки зрения вас интересует эта тема. Есть научный взгляд, есть подход религиозный… спросите, в конце-концов, у Мишки Каценельсона… Этот красавец заморочит вам голову, но чем-нибудь эдаким увлекательным обязательно попотчует… А если подойти к вопросу со стороны мистико-религиозной, то обратитесь к Берлу Сужицкому… Он парень серьезный, хотя и пройдоха, и кажется, даже бандит…

Я постаралась свернуть этот разговор…

…Многие очень известные и талантливые люди тянутся к Вязнину, он и сам — вполне личность, — хотя, конечно, и американский дипломатический ореол придает достаточно лоску.

По поводу лоска:

Недавно, на исходе приема в посольстве Германии, когда я совсем уже собралась уходить, он вдруг говорит:

— Слушай, тут «Московский комсомолец» устраивает к 1 апреля шуточный шахматный турнир. Будут разные симпатичные люди, много знакомых… Меня просили и тебя позвать.

Он перечислил приглашенных, было действительно много симпатичных людей, в том числе моя Марина Москвина.

— Придешь?

— Почему бы нет… А где это будет?

— В элитном клубе «Голубая мантия» — сказал беспечно Аркаша. — На Тверской.

Я направилась в гардероб, он — следом за мной. Помог надеть плащ, внимательно смотрел, как я обматываю шею длинным черным шарфом.

Вдруг сказал:

— А хочешь, встану на голову?

Подошел к стене, его лаковые туфли сверкнули, совершили широкий полукруг и двумя лодочками сомкнулись где-то над моей головой.

— Аркаша, это было замечательно, — сказала я. — Спокойной ночи…»

. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .

Любой выход из дома Марина всегда превращала в странствие. Она не шла прямо по адресу, куда ее приглашали, где ждали, где назначена была встреча. Она просто выходила из дому и шла, куда глаза глядят, иногда по пути вспоминая о каких-то давних нуждах, заруливая в магазины, ателье или ремонтные мастерские, заглядывая в парки, проезжая на метро остановку-другую дальше, чтобы выйти на Коломенской и увидеть цветение вишни в бывших монастырских садах… Она шла с рюкзачком за спиной, в котором всегда на всякий случай лежали ролики и вязание. Ни минуты у нее не пропадало зря.

Собираясь на вечер, организованный «Московским комсомольцем», она вышла из дома часа на три пораньше (по своим, конечно, внутренним часам, — то есть за двадцать минут до начала вечера) и, вынырнув из метро в районе театра Дурова, пошла к Екатерининскому скверу. В центре его стоял памятник какому-то полководцу. Марина в детстве жила тут неподалеку, гуляла, но никогда не помнила фамилии этого военного мужа. Она всегда чувствовала, что объем эмоций отпущен человеку в ограниченном количестве и понимала, что надо тратить его экономно. Поэтому, когда лет пять назад в Иерусалиме увидела раввина, кабаллиста, — в белом шелковом камзоле, белых чулках и в белых туфлях с пряжками, — она остолбенела, и так и стояла, пока он не прошел мимо плавной вневременной поступью. И помнила это всегда. А вот фамилии памятника так и не выучила.

В этом парке, спроектированном в старину отличным садовым архитектором, чувствовалась та твердая линия, что была проведена когда-то талантливой рукой на листе бумаги. И что бы ни делали с этим парком впоследствии, благородные линии все же остались, по ним и сейчас прокладывали дорожки. А по обочинам высаживали траву или цветы.

На задах театра Дурова, как и прежде, стояли вагоны, какие-то коробки, ящики, загоны… Уголок Дурова не вмещался в отпущенное ему здание. Гуляя тут, Марина видела то лису, беглянку из неволи, то медвежонка, который шел, ставя лапы таким загребущим манером, что зад его смешно подтанцовывал, — так и хотелось наподдать ногою…

Такой большой город, все в него вмещалось…

Увидев фотоателье в глубоком подвале монументального сталинского дома, она вспомнила, что давно стоило бы заменить молодой советский паспорт на российский. Значит, нужна фотография.

Фотограф, мрачный молодой человек, разговаривал, глядя в глазок камеры.

— Так! Сели! Голову влево! Прямо! Ниже! Ниже! Выше! Левее… Убрали улыбку.

— Не хочу! — сказала Марина, улыбаясь.

— Но у вас зубы!

— Это хорошо. Значит, они у меня есть.

— Это нельзя!

— Можно.

— Нельзя!

— Можно.

— Вы заплатили шестьдесят рублей! Вам придется платить дважды.