Дина Рубина - Синдикат

. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .

Microsoft Word, рабочий стол,

папка rossia, файл moskva

«…главная тягота и радость моей нынешней жизни — обилие новых и старых лиц, обрушившихся на меня настоящей селевой лавиной. Среди новых — Аркаша Вязнин, помощник атташе по культуре американского посольства.

Это человек, к которому необходимо предисловие.

Неприкаянный, странный, старый холостяк, он производит впечатление двоякое. Одновременно: очень откровенен, очень себе на уме.

На всех дипломатических приемах и встречах, на всех концертах, торжественных вечерах, конгрессах и банкетах Аркашу видно издалека: это высокий, лысый, румяный и улыбающийся человек в очках. Слегка заикается.

В прошлом — акробат. Может сделать сальто прямо на улице, с места. У меня где-то есть фотография: он идет по Питеру на руках, рубашка вывалилась из брюк и занавесила лицо, в центре обзора — голый впалый живот и волочащийся по земле галстук, на который он наступил рукою.

Мы познакомились на одной из культурных посиделок у Моти Гармидера, в уютном помещении щадистов в Безбожном переулке.

Разговорились. Аркаша, оказалось, читал меня давным-давно, в школе, еще в популярном советском журнале, когда и сама я была ученицей десятого класса… Наша общая юность подмигнула нам и увела чувака и чувиху на свежий воздух… Мы распрощались с Мотиными подопечными, вышли на улицу и долго шли, буквально с первых же минут разговора обнаружив с десяток общих знакомых и друзей в разных странах. Потом зашли в какую-то кондитерскую, заказали кофе, и Аркаша стал рассказывать, как, уехав в семидесятых годах из Ленинграда в Америку и вернувшись в Россию в конце 90-х в дипломатическом чине, он испытал странное и острое счастье: стал разыскивать людей, с которыми когда-то была связана его жизнь и с которыми он давно расстался. И находил, и связывал какие-то разорванные узелки…

С того дня мы не то что подружились, но постоянно держим друг друга в поле видимости. Иногда он звонит и приглашает на какое-нибудь действо. И я иду, не только потому, что мне интересно это действо, но чтобы хоть немного отвлечься от чиновных дрязг и бреда, от толкотни и дури Синдиката.

Вот, сегодня оказалась в «Гнезде Глухаря», на концерте известного барда, который явился со своим гитаристом Сережей.

Высокий, нелепый и изящный одновременно, гитарист сразу приковывает к себе внимание разборчивого глаза. У него странная мимика: во время игры лицо становится одновременно равнодушным, даже сонным, — и напряженным. Напряжение, усилие, совсем незаметное в руках и технике игры, выражается в том, что он жует. Подбородок, губы ходят ходуном. Небольшие припухшие глаза в это время чуть ли не спят. И этот разлад между верхней и нижней половиной лица придает всему облику гитариста дополнительное, слегка удивленное выражение. Кроме того, непринужденная, угловатая пластика движений сообщает всей игре особенное обаяние. И грацию. В игре он так органичен, так чертовски музыкален, что вроде бы скучает, играя. И даже отворачивает от грифа в сторону лицо, как бы делая вид, что не имеет к этим выделывающим кругаля рукам никакого отношения.

Впрочем, иногда вдруг подпевает чистым слабым тенорком.

Он совершенно свободен — от музыки, от публики, от песен, даже от себя.

Чего нельзя сказать о самом барде…»

. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .

Сразу после того как департамент Бдительности выкупил Яшу с Изей из КПЗ, и по возвращении Клавдия из Иерусалима — куда начальство срочно вызвало его на разбирательство по поводу скандала в «Голубой мантии» (и где, по слухам, он грудью стал на защиту двух своих лучших синдиков ) , Клавдий собрал всех нас на перекличку. Долго и мрачно молчал, обводя каждого взглядом. Яша сидел бледный и трепещущий, как в задушевной песне Фиры Ватник, Изя — багровый, с мобильником в руках. Он держится за мобильный телефон, как за спасательный круг.

Деликатный наш добряк дал сначала выскандалить свою порцию бабе Нюте, — не было ни одной переклички синдиков, на которой старая танцорка не затеяла бы свару сразу со всеми главами департаментов: так гроссмейстер дает сеанс одновременной игры на двадцати четырех досках.

— В этот» час позора, — сказала она, — не хочу отвлекать тебя, Клавдий, от справедливого суда над двумя этими проходимцами, один из которых — маньяк, а другой — алкоголик и идиот. Но даже эта бездельница (длинный палец с сиреневым ногтем в мою сторону), со своим департаментом хамов и снобов, даже Панчер, со своим департаментом развращенных ублюдков, не позволяют то, что позволил себе этот лысый кретин Шая…