Ахат Мушинский - Шейх и звездочет

Только проводил колонну, прибежал весь в мыле завскладом: на станции ждет разгрузки состав с зерном, а железнодорожных весов нет. Аширов сказал, что надо принимать без взвешивания, что если весь состав затаривать в мешки — неделя уйдет. Шеф поскакал к своему шефу. Вернулся, в руках телефонограмма: «Принять груз состава №№ без взвешивания...»

Эх, Россия-матушка, точно купчиха-миллионщица, словно царица беспечная, во все-то века разбрасывалась ты несметными богатствами! В ту страшную войну и то не поскупилась. Обкармливала трутней. Обжирались они, упивались, на жаркие каменки личных банек бутылочным пивом поплескивали. А народ переминался в огромных очередях с хлебными карточками в мосластых кулачонках в ожидании заветных долек, позабыв о существовании молока и масла, будто они и не водились на свете.

Состав зерна Иван Петров принял ...

Через месяц его, как добросовестного и надежного работника, перевели на мучной склад. Помощь дяди Кости уже не понадобилась, сами с усами. Петров-Аширов отпустил сталинские усы, которые у него всю дорогу от муки были белыми, и повел трудовую деятельность с маршальским размахом. Завскладом был слабоват до спиртного и услужливому заму доверял безмерно. Аширов «толкал» муку по следующей расценке: за мешок — пять тысяч рублей и за пропуск, выписываемый для колонны на выход,— десять тысяч. Купил дом с банькой в Козьей слободе за Казанкой, прописал там жену Марийку, зажил благоуханно, по-байски. Кто скажет тебе, что ты дезертир, жулик, спекулянт, враг, нет, тебя уважают и в гости не вшивота голопупая зазывает, а все завмаги да завгары, про своих складских и говорить нечего. И сами погостевать напрашиваются, отбоя нет, знают, что у Ивана Петрова благородное общество, завидное угощеньице, да и веселье — только у него и забудешь, в какое сложное время живешь. Марийка рада-радехонька, вот какой у ей муж, не то, что прежний. Расцвела на глазах, раздобрела, уж и не ходит, а лодочкой плавает, бедрами покачивая. Позабыла, как окопы близ города в декабре сорок первого ломиком долбила, как голодовала-холодовала без мужа, без поддержки с двухлетним сынишкой на руках, как таяла ее родимая свечечка, Антоша синеглазый, как хоронила его на Архангельском кладбище без креста, без памятничка и голосила, и рвала на себе волосы. Прибежала раз, когда еще сыночек жив был, к Обуховым с протянутой рукой, но что они могли? Зятек только из госпиталя прикостылял, а по лавкам-то своих четыре короеда. После, когда он устроился на элеватор, встали Обуховы на ноги. А она — вот только при Иване. Зятек, конечно, помог ему, но Иван и без него устроил бы их жизнь на зависть многим — светлая голова! Теперь вот сам Константин Константиныч Обухов с поклонной головой притаскивается, заискивает перед Иваном, деньжат ли, муки ли выклянчивает, а сам все поминает свое благодеяние в начале послефронтовой трудовой биографии свояка — так с некоторых пор Обухов стал угодливо называть Ивана, прекрасно зная, что по закону это не так, ведь не зарегистрированы Иван с Марийкой, и не ведая, что по природе именно так: Марийка от Ивана собиралась стать матерью.

В один прекрасный день Марийка умолила супруга отпустить ее на недельку к Обуховым, сестра просила приглядеть за детишками, сама в деревню собралась съездить к матери. Однако поездка сестры сорвалась, и Марийка, солнечная, радостная, что скорее, чем думала, приголубит ненаглядного Ванечку, накормит (он плохо без нее кушал), припорхала к сердцу милым воротам, в руке сетка с первыми свежими огурчиками с базара... Распахнула калитку, а во дворе родном дым коромыслом: на загривке четырехногой жаровни мясо ломтиками, на штычки нанизанное, коптится, вокруг какие-то бабы, мужики шатаются, хохочут, а из баньки раскрасневшийся Ванечка в чалме из полотенца и шароварах ниже пупа вываливается. Лыбится пьяно. За ним — молодица мокроволосая в ее, Марийкином, халате..

Гулянки и раньше бывали в их доме. Но это... это совсем другое...

Хлопнула калиткой, убежала. Думала, догонит. Нет. Так и приплелась обратно к сестре. Объяснений не понадобилось, пришла и пришла, будет кому с детьми повозиться.

Через два дня Ванечка явился как ни в чем не бывало, лишь чуток лицом припух да прожилочки на щеках ярче проступили, а так — герой, сумку с гостинцами на стол, любимой Марийке — перстенек на палец.

К вечеру пошла с ним домой. Ванечка объяснял дорогой: сабантуйчик, мол, организовали по одному чудно сварганенному трудовому мероприятию, шашлычком побаловались...