Мэтью Квик: Прости меня, Леонард Пикок

Обратная дорога всегда еще больше усиливает мою депрессию, потому что эти люди вроде бы уже свободны: они закончили работу и возвращаются домой к своим семьям, которые сами выбрали и создали, и тем не менее не кажутся особенно счастливыми.

Интересно, неужели у Линды, когда она возвращается на машине из Нью-Йорка домой, такое же несчастное, окаменевшее, опрокинутое лицо?

Неужели она похожа на мать монстра?

Я десятки раз вот так, готовясь к вступлению во взрослую жизнь, проводил день, я шел по пятам множества неприметных людей в деловых костюмах, но заметили меня лишь однажды.

Это была та красивая женщина, которая даже в поезде не стала снимать огромные солнцезащитные очки в духе семидесятых, хотя путь наш лежал в основном под землей. Я заметил, что у нее по щеке размазалась тушь, но женщина все равно была очень красивой. И я почувствовал к ней даже нечто вроде влечения.

Длинные золотистые волосы.

Красная губная помада.

Черные чулки.

Серый в тонкую полоску деловой костюм.

Словом, крутая. Она сидела с таким видом, что никто не посмел ей сказать про тушь на лице. И вообще, она источала скрытую угрозу типа: «Не суйтесь ко мне».

Так или иначе, в тот день женщина эта была самым несчастным человеком во всем поезде. Она явно была не на шутку расстроена, однако недвусмысленно давала понять, что вцепится в рожу любому, кто попробует ей хоть что-нибудь сказать.

Остальные взрослые делали вид, будто ничего не замечают, что было проявлением малодушия с их стороны.

И поскольку она была идеальным объектом, я сошел там же, где она, и последовал за ней.

Помню громкое цоканье ее каблуков по асфальту – каждый шаг, будто выстрел из игрушечного пистолета.

Она стала подниматься по эскалатору, я припустил следом, стараясь не отставать.

Когда мы прошли через турникет, я начал свой обычный сеанс телепатии, говоря (или думая?): «Не делай этого. Не ходи на работу, которую ненавидишь. Лучше займись парашютным спортом. Купи себе по Интернету звезду. Приюти бездомную кошку». И вот так я шел за ней, наверное, с квартал. Она свернула в переулок, но уже на полпути резко развернулась и направила на меня баллончик со слезоточивым газом «мейс».

– Ты кто такой и почему меня преследуешь? – спросила она. – Я испорчу тебе день. Это первоклассная вещь. Запрещенная в Соединенных Штатах. Я нажму на клапан, и ты на много месяцев потеряешь способность видеть. А может, и вообще ослепнешь.

Я не знал, что сказать, а потому просто поднял руки вверх, точь-в-точь как делают преступники в кино, показывая, что сдаются, когда крутой парень типа Богарта наставляет на них пушку и говорит: «Отправляйся на небеса».

Мой жест ее ошарашил, она слегка попятилась, но пускать в ход баллончик не стала.

– Сколько тебе лет? – спросила она.

– Семнадцать, – ответил я.

– А как тебя зовут?

– Леонард Пикок.

– Не вешай мне лапшу на уши.

– Я могу показать школьное удостоверение, – предложил я.

– Давай показывай, только без резких движений. Если попробуешь что-нибудь этакое выкинуть, я прысну газом прямо тебе в роговицу.

Тогда я медленно-медленно опустил руки и произнес:

– Оно у меня в кармане пиджака. Можно мне туда залезть?

Она кивнула, и я достал удостоверение.

Она взяла, прочла мое имя и сказала:

– Что б мне провалиться! Ты действительно Леонард Пикок. Надо же, какое дурацкое имя!

– Почему вы плачете? – спросил я.

Ее палец на клапане баллончика дрогнул, и я уж было решил, что сейчас она прыснет «мейсом» прямо мне в глаза, но вместо этого она положила мое школьное удостоверение себе в сумочку и сказала:

– А теперь скажи правду. Зачем ты меня преследуешь? Тебе кто-нибудь заплатил? Чего они хотят?

– Нет. Ничего подобного.

Она поднесла баллончик чуть ближе к моему лицу, нацелившись на левый глаз, и угрожающе заявила:

– Не пудри мне мозги, Леонард Пикок! Это Брайан тебя подрядил? А ? Быстро говори!

Я снова поднял руки вверх и сказал:

– Не знаю я никакого Брайана. Я просто глупый ребенок. Время от времени одеваюсь как взрослый и прогуливаю школу, чтобы на своей шкуре почувствовать, каково это – быть взрослым. Понятно? Я просто хочу для себя понять, стоит ли стремиться поскорее повзрослеть. Такие дела. Ну, вот я и провожаю до работы самого несчастного на вид взрослого, потому что знаю: когда-нибудь и я буду таким – самым несчастным взрослым во всем поезде. И мне необходимо знать, смогу ли я это принять.