Халльгрим Хельгасон - Женщина при 1000 °С

Ага, вот и наша Лова, маленькая дрянь. Как раскрывшийся цветок белой розы из утреннего мрака.

– Доброе утро, Герра! Как жизнь?

– Ах, не мучь ты меня этикеточными вопросами!

За окном посерело – наступал рассвет. Этот день будет серым, как и все его братья. Датчане называют это Daggry [11].

– Ты давно встала? Новости смотрела?

– Да… Как все рухнуло – до сих пор обломки в воздухе летают…

Она снимает пальто, шаль и шапку. И вздыхает… Этот придурок ветер, который только и знает, что шататься по взморью, – он такой холодный, так что лучше куковать в помещении: одной в гараже, когда вместо шапки у тебя парик, а вместо печки – ноутбук. Если б я была юношей, озабоченным телесно, но чистым душой, я бы первым делом женилась на этой девушке. Потому что она – сама доброта и ласка. И у нее божественный румянец на щеках. У кого не сходит румянец со щек – те верны остаются всегда. А я сама с самого начала была изменчиво-бледной и вот теперь сижу тут, желтая, как мумия, в сером парике и саванно-белой сорочке. Как еврей в газовой камере, где нет газа.

– Есть хочешь? – спрашивает Ловушка-Соловушка. Она зажигает свет в кухонном закутке и шарит своим клювиком на полках и в шкафах, что находятся справа по борту от моего покрытого одеялом судна.

– Овсянку, как обычно? – так она спрашивает каждое утро, наклоняясь к недомерку холодильнику, который отдала мне Доура и который порой не дает мне спать по ночам своим ледяным урчанием. Надо признать, что у малютки Ловы немного широковаты бедра, а ноги – как стволы сорокалетних берез. Очевидно, это из-за того, что у девчушки еще не было мужика, она до сих пор бездетна и живет у матери. Вот о чем мужчины думают, если такую красоту и доброту пропускают мимо? И такую гладкую, мягкую кожу…

– Ну, а у тебя-то как дела? Как выходные провела? Кого-нибудь закадрила? – спрашиваю я, не прекращая шуршать клавиатурой, затем перевожу дух. Для легочника такая фраза – очень длинная.

– А? – держа в руке сине-белый пакет молока, переспрашивает она как дурочка. (Хотя почему «как»? Она часто именно ею и бывает.)

– Ну, ты куда-нибудь ходила? Развеяться? – спрашиваю я, не поднимая глаз. Ей-богу, по-моему, у меня в голосе уже какие-то предсмертные хрипы.

– Поразвлечься? Да нет, я маме помогала. Она вешала в гостиной новые шторы. А потом мы съездили в деревню, в воскресенье, в смысле вчера, к бабушке в гости. Она на Утесе живет, на востоке.

– Лова, родная, ты про себя-то не забывай, – я делаю паузу, чтобы перевести дух, затем продолжаю: – Не трать ты свою молодость на старух вроде меня. Детородный возраст проходит быстро.

Я так люблю ее, что не жалею голосовых связок, горла и легких. После этого кружится голова, как будто позади глаз жужжит целый рой мух, а потом они все садятся на зрительные нервы и сообща сжимают их мертвой мушиной хваткой. Ах, ах, счастье.

– Детородный?

– Да… Мухи его залягай, он мне еще и отвечает?!

– Кто?

– Да Пекарь!

– Пекарь?

– Да, его зовут Пекарь. Ох и распалила же я его!

– У тебя много друзей, – говорит малютка Лова и принимается копошиться у машинки и раковины.

– Ага, их у меня уже больше семисот.

– Как? Семьсот?

– Ну да. На «Фейсбуке».

– Так ты и на «Фейсбуке» есть? Я и не знала. Посмотреть можно?

Она подходит ко мне, благоухая духами, а я призываю свою страничку из зачарованного царства Интернета.

– Вау, какая фотка шикарная! А где это ты?

– В Байресе, на танцах.

– Байрес?

– Ну, Буэнос-Айрес.

– И что? А это твой статус?.. is killing dicks ? Ха-ха!

– Да, это я на английский так перевела «бью баклуши». Вчера вечером я от безделья маялась.

– Ха-ха! Ой, а тут написано, что у тебя только сто сорок три друга, а ты сказала семьсот.

– Ну это ж я. У меня всякие страницы есть.

– Несколько страниц на «Фейсбуке»? А разве так можно?

– По-моему, в нашем мире это не запрещено.

Лова радостно переспрашивает и снова уходит на кухню. Просто удивительно, как мне делается хорошо, когда рядом кто-то занят работой. Это во мне говорит аристократизм. Я по рождению наполовину с моря, наполовину с гор, поэтому рано научилась раздвигать ноги. А моя чрезвычайно датская бабушка со стороны отца была первостатейной рабовладелицей, хотя сама трудилась больше всех. Она была самой первой нашей «первой леди». Перед каждым банкетом она нервно ходила по залу с полудня до самого вечера, с одной папиросой во рту, с другой в руке, пытаясь ничего не забыть и правильно всех рассадить. Всего должно было хватать на всех, все должно было идти как положено. Иначе – гибель для страны. Если американский посол подавится рыбьей костью, плакал план Маршалла. Бабушка знала, что переговоры сами по себе, в сущности, значат мало: « Det hele ligger på gaffelen! » [12]