Элисон Уэйр - Плененная королева

– Все не так-то просто, – пробормотал Генрих, слеза стекла по его щеке. – Я любил его как брата, а он вдруг стал моим врагом.

– Ах, Генри, неужели ты не видишь того, что очевидно другим? – вздохнула Алиенора. – Любовь делает нас слепыми к недостаткам других. Всегда помни: что бы он ни сделал, ты его король. Бекет твой вассал, он принес тебе клятву верности. Ты должен забыть о своей боли и заставить его подчиниться тебе, так же как и всех других подданных.

– Ты что, не понимаешь, Алиенора, не понимаешь?! – чуть ли не закричал Генрих. – У него есть более высокий повелитель, чем я. Томас говорит мне, что на его стороне Бог. А противиться Богу он не может!

– Томас – всего лишь человек, хотя ты и сделал его архиепископом! – с жаром ответила Алиенора. – И ты должен иметь дело с человеком, а не подниматься до Господа. Вся эта болтовня о Боге, который на его стороне, – просто игра, но ты ее не видишь. Бекет, наслаждаясь своей новой ролью, пытается подавить тебя. А ты позволяешь ему это!

– Хватит! – завопил Генрих, на лице его в лунном свете появилось выражение бешенства. – Я больше не буду слушать твоих ядовитых речей. Ты всегда ненавидела Томаса.

– Это не ядовитые речи, а здравый смысл! – воскликнула она. – Ты бы и сам до этого дошел, если бы не был одурачен этим человеком! Господом клянусь, Генри, если бы я не знала наверняка, то решила бы, что ты любишь его на тот же манер, что он любит тебя.

Генрих удивленно уставился на жену, оглушенный ее словами.

– Что ты хочешь этим сказать? – медленно, угрожающе проговорил он.

– Я видела это несколько лет назад, – продолжила Алиенора. – А если видела я, то видели и другие. То, как он смотрел на тебя. Он хотел тебя, Генри. Это было совершенно очевидно. Если бы любовь к нему не ослепляла тебя, ты бы и сам это увидел.

Пощечина оказалась чувствительной, и Алиенора была потрясена ею не меньше, чем он ее словами. В отличие от многих других мужей, о которых она слышала, Генрих прежде никогда не поднимал на нее руку.

– У тебя воистину извращенный ум, если ты позволяешь себе так думать! – прорычал он. – Я могу только допустить, что тебя к таким гнусным предположениям привела твоя болезненная ревность.

– Можешь так считать, если хочешь, – тихо проговорила Алиенора, прижав ладонь к горящей щеке. – Больше я не скажу тебе ни слова, потому что знаю, насколько мучительно выслушивать истину, а я убеждена, что это истина. И слушать ее больно. Но когда он нанесет тебе следующий удар, я буду здесь, Генри. Я тебя люблю. Я никогда не предам тебя и не причиню тебе вреда.

По прошествии лет Алиенора вспоминала эти слова с горьким сожалением, а ту ночь – как поворотный пункт в их браке. Она вдруг тоже стала врагом за то, что осмелилась затронуть больное место в сердце мужа. Он пришел к ней в поисках утешения, а она все только ухудшила. Ощущение безнадежности переполняло ее. Между ними по-прежнему стоял Томас Бекет, и как враг короля он был могущественнее, чем как друг.

Глава 21

Генрих встал, и мгновенно воцарилась тишина. Бароны и епископы, собравшиеся в зале Большого совета, заполнили это величественное сводчатое помещение до отказа и теперь выгибали шеи, чтобы увидеть короля, услышать, что он говорит. Прошел слух, что король собирается заявить о чем-то важном и противоречивом.

– Милорды, – начал король, – я намерен поговорить об изъяне в законах моего королевства. Речь пойдет о преступных священниках – тех, кто был снисходительно осужден церковными судами, потому что обладал неподсудностью как духовное лицо. Мне представляется, добрые сэры, что эти люди, принадлежа к духовным орденам, в ряде случаев в буквальном смысле уходят от наказаний за убийство. И я больше не собираюсь терпеть подобное!

При этих словах по залу пронесся шумок. Несколько баронов выкрикнули: «Верно!» Архиепископ Бекет и его прелаты сидели с каменным лицом.

– Я решил потребовать от церковных судов передачи преступников, которые нарушили мои законы, в королевские суды для предания их надлежащему наказанию! – твердо сказал Генрих. – Это не нечто новое, милорды, а лишь возвращение к обычаю, существовавшему при Генрихе, которого все вы почитаете как Льва Справедливости.

На некоторых лицах появилось озадаченное выражение: люди пытались – и не могли – вспомнить о проведении первым Генрихом подобных законов. Король мрачно улыбнулся самому себе. На самом деле он выдумал этот закон своего предшественника, но надеялся, что никто не посмеет обвинить его во лжи.