Элисон Уэйр - Плененная королева

Теперь, когда он решил, что хочет иметь Аделаиду, действовать нужно было стремительно, прежде чем Людовик начнет поднимать шум в связи с долгожданной и много обсуждавшейся церемонией бракосочетания его дочери с Ричардом.

И все бы хорошо, если бы не одно препятствие: у Генриха уже была жена. Но, к его разочарованию, Алиенора и Папа Римский в этом вопросе были непреклонны. Ни взятками, ни завуалированными угрозами не удавалось подвигнуть его святейшество. А эта сука в Саруме, невзирая ни на что, полна решимости сохранить за собой свои владения. Проку ей от этих земель все равно никакого – ведь она сидит взаперти в замке, мстительно думал он.

Генрих навещал Розамунду, хотя эти поездки и причиняли ему несказанную боль. Он ездил настолько часто, насколько позволяли ему дела, и с каждым посещением видел, что состояние возлюбленной ухудшается. Он понял, что она ушла от него навсегда, эта женщина, которую он любил, а на ее месте остался призрак, чьи мысли были только о раскаянии и надежде на жизнь небесную. Это все, что сделали для нее монахини.

Генрих каждый раз оставлял ее, исполненный скорби и тоски по тому, что уже ушло навсегда. Что бы он ни делал, вернувшись ко двору, беспокойно ли сидел на своем месте за столом на возвышении или отправлялся на охоту, взгляд его постоянно ловил Аделаиду, соблазнительную и фигуристую в облегающем шелковом блио, и Генрих чувствовал, как закипают в нем прежние страсти. По прошествии какого-то времени он заметил, что и девушка поглядывает на него своими кошачьими глазами и принимает вызывающие позы, чтобы привлечь внимание. Генрих знал, что у Ричарда для Аделаиды почти нет времени – Ричард слишком занят турнирами и шлюхами, и Аделаида ему интересна только в одном: на рынке принцесс крови цена ей была высока.

Папа высказался не в пользу Генриха. Алиенора отказалась постричься в монахини. Вероятность нового брака так же мала, как вероятность отрастить крылья и полететь, но Генриху нужна была Аделаида в его постели, и теперь ему было все равно, как она там окажется – с благословения Церкви или греховно. И ей, кажется, тоже было все равно.

Однажды, после того как Аделаида целый вечер многозначительно поглядывала на короля сквозь пространство шумного, кишащего людьми обеденного зала, он тайком прошел в ее комнату. Она ждала его, освещенная пламенем жаровни, облаченная лишь в ночную рубаху из такого тонкого материала, что он казался прозрачным. Стоило Генриху раз взглянуть на нее – и он понял, что обречен.

Генрих, казалось, и дыхания не успел перевести, как Аделаида забеременела. Конечно, ему пришлось отослать ее от двора в монастырь в глуши Норфолка, при этом он чуть не каждый день отбивался от настоятельных вопросов Людовика относительно свадьбы. Именно в этот момент и пришло известие, которого он страшился более всего: из Годстоу сообщили, что Розамунда умерла.

И Генрих отправился в Годстоу, сердце его билось, когда он подходил к дверям церкви, чтобы в одиночестве оплакать свою любимую. Настоятельница встретила его у ворот и дала разрешение войти в монастырь, удивившись тому, насколько постарел король с того дня, когда впервые приехал сюда вместе со своей возлюбленной. Теперь это был сломленный человек сорока трех лет, с сединой в волосах и дородной фигурой, морщины забот и печалей бороздили его измученное лицо. Праведно или неправедно, но он искренне любил эту девушку – в этом никто не сомневался.

Генрих оказался в церкви один. В алтаре горела одинокая лампадка, означавшая, что Господь здесь – в Своем доме. Король уважительно поклонился, потом медленно подошел к алтарю и новой гробнице перед ним. Она была там, под алтарной плитой, его Розамунда, но уже не прекрасная, а пища для червей. От этой мысли все в нем перевернулось. Генрих опустился на колени перед могилой, и слезы помимо воли потекли из его глаз. Он принес обет построить великолепный каменный склеп в память о возлюбленной, украсить его шелковым покрывалом и осветить свечами. Монахини должны будут любовно ухаживать за могилой – король щедро заплатит им за это и дарует монастырю множество льгот.

Боль настолько поглотила Генриха, что он не заметил серую, прозрачную, как паутина, тень с печальным лицом – она с распростертыми руками медленно скользнула за его спиной, задержалась на долгое грустное мгновение, а потом исчезла во мраке сводчатой церкви… Вот только ощущение утраты еще сильнее сжало его сердце.