Катя Миллэй - Океан безмолвия

— Не его вина, что я чудо как хороша — глаз не отвести, — невозмутимо отвечаю я, чтобы ему расхотелось говорить обо мне и Дрю. Обычно ни к чему хорошему это не приводит. К тому же то платье предназначалось для Джоша, а не Дрю.

— Не можешь забыть, да?

— Почему я должна это забыть? — Я много чего хотела бы забыть, но только не это. Тысячу раз вспоминала те его слова. Может быть, потому, что он сказал не прекрасна , или потрясна , или ослепительна и всякое такое. Он сказал хороша , и в то, что я хороша , вполне можно поверить.

— Лучше б забыла, ведь большей глупости я сроду не говорил. — Тон у него сердитый, и мне сразу вспомнилось, как вчера вечером он исчез в коридоре с одной из самых красивых девчонок, которых я когда-либо видела. Белокурая, загорелая, изысканная — полная противоположность мне.

— Считай, что забыла. — Я закончила шкурить одну сторону полки и положила ее на верстак. Потом встала, стряхнула с джинсов древесную пыль. Джош наблюдал за мной. — Уже поздно. Мне пора. — Я не осталась здесь вчера и сегодня точно не останусь. Я иду к своей машине.

— До завтра? — бросает он мне вдогонку.

Не оборачиваясь, я машу ему через плечо.

Она еще ключ в дверь не вставила, а я уже у ее дома. Помчался за ней сразу же, как только она уехала с моей улицы, потому что больше так не могу.

— Можно войти?

Она открывает дверь, входит в дом. Я вхожу следом.

— Если собрался сказать что-то для красного словца, лучше промолчи. Я в пустых комплиментах не нуждаюсь, переживу как-нибудь. — Она запирает за мной дверь, бросает на стол свою сумочку, баллончик с перцовым аэрозолем и тот странный брелок в виде стержня, с которым никогда не расстается.

— То, что я сказал тогда, чистая правда. Просто это было глупо.

— Ну надо же. Еще лучше. Везет же тебе. Продолжай.

— Ты не облегчишь мне задачу, да?

— Более приятных слов я не слышала с тех пор, как переехала сюда, а ты от них отмазался. Так что не рассчитывай.

— Я не хотел.

— Но отмазался.

Да, отмазался. Обидел ее. Как она ни старается, ей не удается скрыть душевную боль.

— Ты ведь знаешь, я не лицемерил. Ничто человеческое мне не чуждо. Я — мужик. И не слепой. Хочешь, чтобы я повторил? Ты обалденно, пусть-это-и-не-совсем-подходящее-слово, хороша. Так хороша, что я попросил Клэя Уитакера нарисовать для меня твой портрет, чтобы смотреть на него, когда тебя нет рядом. Так хороша, что, боюсь, однажды отсеку себе палец, работая в гараже, потому что я не в силах сосредоточиться, когда ты так близко. Так хороша, что я даже жалею об этом, ибо готов дать в морду любому парню в нашей школе, который пялится на тебя, и особенно своему лучшему другу. — Я умолк, чтобы перевести дух. — Еще? Я могу долго продолжать. — Я могу продолжать, но, хоть я и выдал ей все это, всей правды не сказал. Она не просто чудо как хороша. Она самая прекрасная девушка на свете, и сейчас мне так хочется прикоснуться к ней, что лишь неимоверным усилием воли я держу себя в руках.

— Как это так? — Она пытливо смотрит мне в лицо, с неким недоверием, и глаза ее открыты столь широко, что, кажется, я могу войти прямо в них, если она впустит. — Я сто раз переодевалась у тебя дома. Ты даже подглядывать не пытался. Я спала в твоей постели. Ты пальцем меня не тронул.

— Я не знал, что можно.

— Ждал разрешения? — Она смотрит на меня как на сумасшедшего. Может, я и вправду того?

— Да, я мужик. Но не подонок. — Мы оба молчим, и если раньше это вызывало ощущение комфорта, непринужденности, то теперь молчание для меня пытка. Я должен его нарушить. — Я — не Дрю.

Она берет свой брелок, начинает раскручивать его, и я понимаю, что это оружие. Ключи, прицепленные к одному концу стержня, вращаются так быстро, что превратились в расплывчатое пятно. Я хочу остановить вращение, но ведь, если брелок заденет меня, мне несдобровать.

— Дрю — не подонок, он просто изображает подонка. — Морщась, она качает головой. — Извини. Это было не смешно.

— Ничуть. — Я улыбаюсь. — Но ты права. Он не подонок. — Не знаю, почему мне так радостно, что она раскусила его, но я доволен.

— Почему мы говорим о Дрю? — Хороший вопрос, Солнышко. Потому что это легко. И если мы перестанем говорить о нем, нам придется объясниться, а мы оба не знаем, как это делается. Не умеем.

— Поужинаешь со мной завтра? — Сначала спросил, потом подумал.

— Завтра воскресенье. В воскресенье мы всегда ужинаем вместе.

— Нет. Только мы вдвоем.