Катя Миллэй: Океан безмолвия

Четвертым был урок труда. В общем-то, ничего страшного. Мистер Тернер внимания на меня не обращал, а это надо очень постараться, если в классе всего-то четырнадцать человек. Он сразу проверил мое расписание, решив, очевидно, что я забрела не в тот класс, затем спросил, почему меня записали на его факультатив. Я пожала плечами. Он пожал плечами. Вернул мне расписание, сказав, что за остальными я не угонюсь, но, если действительно хочу остаться здесь, он разрешит мне помогать, как-то так. Он, конечно, против того, чтобы я посещала его занятия, но, думаю, я останусь. Класс маленький, доставать меня здесь, скорей всего, не будут, а это самое большее, на что я могла бы рассчитывать в свой первый учебный день в новой школе.

Я благополучно, более или менее, дожила до пятого урока, на котором мне вместе со всеми было предложено поучаствовать в тупой игре из разряда «Давайте познакомимся». Это — урок музыки. Ненавистный факультатив, от которого я скоро попытаюсь отбрыкаться всеми возможными способами. Преподаватель, мисс Дженнингс, миловидная женщина двадцати с чем-то лет, белокурая, с короткой стрижкой — у нее руки настоящей пианистки, аж смотреть тошно, — заставила нас сесть в круг. Как в детском саду. Что позволило бы каждому из нас рассмотреть во всех деталях друг друга, составить мнение о каждом. Ну и, конечно, познакомиться. Не без этого.

Игра как игра, бывает и хуже. Каждый должен озвучить три факта о себе, один из которых не соответствует действительности. И весь класс пытается вычислить, какой из фактов недостоверен. Вообще-то, жаль, что я не приму участия в этой игре, потому что иначе это было бы нечто. Я бы многое отдала, чтобы послушать, как мои одноклассники вместе с прелестной белокурой феей обсуждают правдивость каждого из трех моих заявлений.

Меня зовут Настя Кашникова.

Я была одаренной пианисткой, а теперь мне даже в подготовительном классе музыки делать нечего.

Два с половиной года назад меня убили.

Переходим к дискуссии.

Вместо этого, когда доходит очередь до меня, я сижу с каменным лицом и молчу. Мисс Дженнингс выжидательно смотрит на меня. Загляни в журнал. Она все так же смотрит на меня. Я смотрю на нее. Мы обе, как чудны́е, смотрим друг на друга. Загляни в журнал. Тебя предупредили, я знаю. Я пытаюсь телепатически навязать ей свою волю, но, к сожалению, сверхъестественными способностями похвастать не могу.

— Вы не хотите сообщить нам о себе какие-нибудь три факта? — спрашивает она так, словно обращается к дебилке, которая понятия не имеет, что происходит вокруг.

Наконец я бросаю ей кость: чуть заметно качаю головой. Нет.

— Ну же. Не робейте. Берите пример с остальных. Это ведь так просто. Никто не просит, чтобы вы раскрывали какие-то свои страшные тайны, — весело говорит фея.

Это хорошо, что никто не просит, иначе от моих страшных тайн ей бы кошмары стали сниться.

— Представьтесь хотя бы, пожалуйста, — наконец просит мисс Дженнингс, идя на попятную. Она явно не из тех, кто готов состязаться в борьбе характеров. Ее терпение на исходе.

Я снова качаю головой. Я по-прежнему смотрю ей в глаза, и, полагаю, ее это выбивает из колеи. Мне жаль мисс Дженнингс, но ей следовало выполнить свою домашнюю работу до занятия. Как это сделали остальные учителя.

— Ла-адно, — тянет она, и ее тон меняется. Видно, что она начинает злиться, но и я — тоже. Я разглядываю темные корни ее волос. Надо же хоть на чем-то сосредоточиться, пока она, опустив голову, просматривает что-то — вероятно, классный журнал, — лежащее перед ней на планшете. — Пойдем методом исключения. Вы, должно быть… — она умолкает, улыбка на мгновение сходит с ее губ, и я понимаю, что до нее дошло, ибо лицо мисс Дженнингс совершенно иное, когда она снова поднимает голову и обращает на меня взгляд: — Простите. Вы, должно быть, Настя.

На этот раз я киваю.

— Вы не разговариваете.

Все решения, что я принимаю с тех пор, как моя жизнь внезапно полетела в тартарары, ставятся под сомнение. Всегда находятся люди, которые, наблюдая со стороны, только и ждут, чтобы раскритиковать мои поступки.

Те, кого жизнь никогда не била по башке, уверены, что точно знают, как нужно реагировать на то, что твой мир разрушен. Те, кто пережил трагедию, считают, что со своей бедой ты должен справляться точно так, как они. Как будто есть учебник, в котором прописано, как можно уцелеть в аду.