Мария Голованивская - Пангея

«Почему они ловят рыбу? — думал он, засыпая. — Разве можно ловить рыбу? Как они не боятся, неужели они будут это есть?» — какое-то важное знание пробивалось через этих рыбаков, но сон глушил его, и Лиза беспрерывно трепала его по голове, тянулась совсем уж высохшими губами к его переносице и все повторяла: «Спи, соколик, бедненький, настрадался совсем, отдыхай». Потом что-то запела себе под нос под голодное урчание в животе: «У девки внутри загорелось, у парня с конца закапало». Он дремал, слушая краем уха улюлюканье рыбаков и тявканье шавок, чувствуя, что нужно, можно еще все повернуть назад, найти ту самую точку опоры, на которую нужно встать, оттолкнуться от нее и развернуть события в обратный ход, развернуть, впиться зубами в чертовы канаты последствий, перегрызть их, может быть, даже поломав все зубы, захлебнувшись своей же кровушкой. Начать заново, написать набело, умудриться, успеть, но где же эта точка?

Он открыл глаза. Посмотрел в ее смеющиеся глаза. Сел.

— Пойду купнусь.

Поплыл, не раздеваясь, — в холодной, по-утреннему свежей воде.

Господи, сказал, помоги.

Помоги, Господи.

Нырнул как только можно глубоко, царапнул носом по илистому дну, где ничего не видно, никаких красноперок и щук, никакого, даже мелкого, заснувшего карасика. Заседание штабов?

Болтовня Клавдии?

Вонючие мемуары ее подруг?

Тамерлан?

Он разрыл каждую секунду этих таких разных по своему движению событий.

Вот они едят. Молча, каждый уставившись в свою баранину.

Едят сосредоточенно, потом начинаются доклады.

Вот у Клавдии говорят про яд, про водоканал.

Он видел досконально.

Но ведь не решают же они ничего!

Не здесь момент. Не здесь.

Все расходятся. У Клавдии. У Тамерлана.

Рахиль едет домой и звонит ему, Платону, а он сонно говорит ей: «Конечно, дорогая, мне всегда нужен твой совет».

Но дело ведь не в Рахиль.

Не она точка отчета.

Он должен был выставить охрану на водоканал?

Но ведь не было же плана, откуда тогда яд оказался в воде?

Случайность.

Но опора не в случайности.

Ее просто не должно было быть.

Ключ в другом.

Он вынырнул, почти посинев от отсутствия кислорода. Поплыл к берегу. Вышел. Сел на траву, даже не заметив, что Лизы там уже не было. Поискал сигареты. Не нашел. Лег опять на траву.

Тамерлан.

Вот заканчивается заседание его штаба. Все расходятся.

Но он же не уходит сразу?

Платон почувствовал, как заколотилось его сердце.

Он не уходит сразу. Сидит за столом, хозяин заведения говорит ему комплименты. Потом он смотрит на одну из девушек, убирающих со стола. Возгорается желанием? Конечно, он должен смотреть на девушку, ведь после звонких докладов он уже вкусил свою победу и он захотел охмелеть от нее заранее, пускай даже и от случайной близости, прямо здесь, на кухонном столе.

Платон опять сел. Поискал сигареты. Нашел пачку с двумя окурками. Хмыкнул. Закурил. Откуда окурки в пачке?

Ну да, он вожделел к ней.

Попросил хозяина оставить их наедине.

Заговорил с ней.

О чем?

О женщинах. Нужно, чтобы он заговорил с ней о женщинах. Платон напрягся изо всех сил: ну давай же, гони свою высокопарную муть. Он пролез к нему в голову через ухо, надавил на барабанную перепонку, просочился в мозг. Ну давай, шевели своими губами в бараньем жире, выноси свой курдюк наружу, ну!

Платон закашлялся. Выкашлял какую-то муть, как будто проглоченную во время купания лягушку. Сплюнул на траву, растер ногой.

Тамерлан заговорил:

— В женщине мужчина хранит свою силу, он никогда не берет ее с собой, чтобы не потерять. Он хранит до поры, но временами приходит за ней, ты же дашь мне взаймы немного моей силы? Как зовут тебя?

— Майя.

— Ты еврейка?

— Молодец, — похвалил Платон то ли себя, то ли Тамерлана, — постарался.

— Макай ее в свои приторные речи, давай, обмазывай ее своей паучьей слюной!

— Твои щеки как персики, — повиновался Тамерлан, — твои глаза как черные бездны, в которых горит огонь моей души!

— На нее не действует, — отметил Платон торжествующе, — она же не какая-нибудь дура! Чистая девочка, хорошая девочка. Боится, а не загорается. И как устала, глаза просто слипаются. Умница моя.

Платон вдруг отчетливо увидел, что Тамерлан заговорил о матери. Вот ведь прохвост! Не хочет брать силой, хочет голову заморочить. Прикидывается ручным, нестрашным — ну давай, давай, иди в западню! Она слушает, кивает своей головкой в такт его словам, кивает и засыпает на стуле. Именно так. Спи покрепче, слышишь меня? Спи, я приказываю тебе!