Мария Голованивская - Пангея

— Аяна? — переспросил Пловец, когда к нему подскочил Платон с вопросом о «самой красивой женщине этого вечера». — Ну-ну!

— Что «ну-ну»?

— Да то, — грубовато ответил Пловец.

Платон сверкнул на Пловца глазами и тут же вернулся к Аяне.

— Хочешь за деньги?

Вокруг все ходило ходуном.

Обсуждали отсутствующих, саркастически оценивая их поступки, достижения, перемены во внешности. Говорили зло о молодых любовницах, о получивших назначения чужих мужьях, в основном акцентируя «постарел и поправился», скороговоркой обменивались маршрутами последних путешествий, а заодно и ресторанов с верандами, «без которых летом вообще нечего делать». Незнакомые знакомились, знакомые составляли друг другу компанию в обсуждении пока незнакомых. Про Аяну поговорили все: с кем спит, что видит, на кого стала похожа и, конечно же, о новом молодом человеке, которого, наверное, и привели сюда затем, чтобы она его зацепила.

С кем она сейчас? Скучно подумать.

С престарелым полубанкротом из бывших сильных, но по обычным меркам богатеньким, не выносившим город, людей, «всю эту суету», как бы усталым от жизни, из которой его прогнали. Прогнали не сейчас, а лет десять назад, сразу после взрыва, и он все это время как-то болтался то там, то здесь, хотел уехать насовсем в Италию к вечным сединам времени, но потом вернулся, заскучал. Многих знает, многим может быть полезен. Она познакомилась с ним на яхте одного богача, куда ее пригласили для украшения компании, а не потому, что она была чья-то, они плавали по Средиземному морю, купались, ловили рассеянных, по сравнению с холодными морями, рыб, пили холодное белое на закате, смотрели на бесконечный горизонт, посылающий только штиль. Он, «папик», сисястый и трогательный, тоже был там, без жены, кажется, кого-то привез для знакомства, но знакомство случилось слишком быстро, и он остался не у дел. Они и разговорились. Он купился с потрохами на ее уже спелую, но по-юному обжигающую красоту, задумчивость, его разбередили ее провалы в себя, он почти обезумел от ее запаха и не пойми как сохранившейся девичьей порывистости объятий, поначалу он был готов отдать за нее все, всю привычность и скуку своей жизни, но она не взяла — и он обиделся, отчего полюбил ее сильнее.

Был у нее еще один, с которым она спала из благотворительности — рифмоплет и сочинитель пьес, так, для циркуляции крови, а то совсем можно задохнуться с сисястым, который и жалуется, и брюзжит, и болеет. И еще этот дурацкий секс, от которого он расслабляется. Но что за чушь — обряжаться как в детском утреннике, чтобы он мог меленько так и словно исподтишка кончить, вообразив себя на пустыре за школой.

Драматург был агрессивен, выпивал, но зато ничего такого ему было не надо, швырял на постель, брал без разговорчиков, потом еще и занимал денег. Он тоже какими-то правдами и неправдами оказался здесь, прилетел на дармовое угощение и баламутил обстановку в одном из углов гостиной. Ну что ж, ей не привыкать, она часто бывает в обществе нескольких своих любовников, бывших, настоящих, будущих, обычное дело — «узок круг, а не тесен мир».

И куда деваться от таких вот живчиков, как этот драматург, если нет вот уже полгода достойной клиентуры, от которой огонь вспыхивает? Не сидеть же дома одной? Ну, может, развлечет малыш?

— Литература, — это осмысление жизни, — вопил ее драматург. — А сегодня разглагольствуют только журналисты, болтуны, болтуны чертовы, и никто не осмысливает жизнь.

— Да кому нужно читать чей-то многокилометровый бред? — с негодованием возразила невеста министерского сына, недавно назначенная на высокую должность в иностранный банк. — Кто в состоянии смотреть на жизнь через замутненные писательские души?

— Вот, вот, — не унимался драматург, — давайте в школе вместо литературы станем преподавать кулинарные рецепты! Или инструкции к бытовой технике. Вот это будет настоящая школа, да?

— А что, — сын министра пришел на помощь своей избраннице, — инструкции полезны, а чему учат ваши книги? Я тут полистал одного великого — из живущих, это же страшно! Расчлененка, трупоедство, сексуальные извращения, да что же это такое?

— Катастрофа, — не выдержал драматург, — если умнейшие люди страны не понимают литературы — эта нация обречена.

— Что ты сказал, нация? — зло вмешалась Аяна, вытирая полотенцем лицо и волосы. — Это какая такая нация?

— Только не начинай! — в страхе осекся драматург, — мы же просто говорили о книгах.