Марина Королева - Верещагин (Кончерто гроссо)

То есть выпить со мной. Я и сам любил с ним выпивать.

– Да бросьте вы, Доктор, что за церемонии вдруг!

На кухне я представил ее Доктору.

– Мне кажется, мы виделись, – сказал он. – Когда матушка ваша умерла, на поминках.

– А, да, – вспомнил я.

По ее лицу я понял, что она его не помнит. Ее взгляд вообще был сейчас где-то далеко. Бог весть о чем она думала, пока я выходил в коридор.

Доктору я налил своего заветного коньяку, сам пить не стал, у меня и без того кружилась голова. Я вообще был как в тумане, но в тумане легком и приятном, и Доктор из этого тумана казался мне прекрасным, добрым, понимающим. Мы поговорили немного о митингах, которые собирались сейчас чуть не каждую неделю, о том, что магазины пусты как никогда, что цены вот-вот рванут вверх и что мы будем делать… Я говорил все это, и делал озабоченное лицо, и соглашался, и возражал, но видел я только ее. Украдкой дотянулся под столом до ее руки, сжал в своей, пальцы были холодные, увидел, что она чуть покраснела и улыбнулась.

Доктор в этот момент внимательно смотрел в окно, за которым краснело и охлаждалось солнце, позднее майское солнце.

– Человек у вас тут из подъезда такой странный сегодня выходил, – сказал Доктор, отрываясь от окна. – В такую жару – в длинном плаще.

– Высокий?

– Да, высокий, в шляпе, плащ черный. Как в кино.

– Наверное, приехал к кому-то. Народу нового в подъезде много, кто-то квартиры снимает, я теперь всех и не знаю, не то что раньше. Но вообще надо бы спросить, я и сам его встречаю уже не первый раз.

Доктор был как будто не в своей тарелке. Не смотрел на меня, потом заторопился:

– Ох, да что ж это я, у меня сегодня еще больной, я обещал заехать…

– Доктор, да полно вам, посидите еще! – Это я так, из вежливости.

Но он уже уходил. В дверях остановился, посмотрел на нее быстро:

– Ну, хорошего вечера вам.

– Спасибо, Доктор, – улыбнулась она, – вечер лучше некуда.

Я вышел его проводить. Доктор по-прежнему на меня не смотрел, торопливо шел к двери.

– Звоните, если что будет нужно, – сказал он мне от лифта. – Жене привет.

В кухню я возвращался уже невесело. Да и ее веселость за эти несколько минут куда-то пропала. Она смотрела в окно, не на меня.

– А ведь мне пора домой, – произнесла она без всякого выражения в голосе, по-прежнему не глядя на меня.

Я молчал.

– Да, пора, – повторила она и посмотрела на меня то ли вопросительно, то ли с укором, то ли изучающе. Это был долгий взгляд. Но я молчал.

– Пойдем, я провожу тебя, – наконец сумел я выговорить. Но вместо этого мы снова начали целоваться, сначала на кухне, потом у меня в кабинете, стоя, потом сидя на топчанчике… а потом она позвонила домой и сказала, что едет ночевать к родителям. Она звонила им тоже, но что говорила, я уже не слышал. Я вышел на это время из комнаты, мне отчего-то стало стыдно. Я тяжело дышал, кололо в боку (проклятые папиросы, надо бросать курить!), руке было неудобно, топчан совсем узкий, не годился для двоих… Надо бы встать, перейти на диван сына в его комнату, дать ей возможность нормально поспать. Я пошевелился – и, конечно, разбудил ее.

– Да нет же, нет, – она погладила меня по щеке, – я не спала. Просто глаза закрыла. Хорошо… – она зажмурилась, потянулась.

– Давай я тебя тут оставлю, тебе надо выспаться, это я бездельничаю, а тебе работать с утра. Пойду, – я попробовал приподняться, но она удержала меня рукой.

– Тсс… Не уходи никуда. Кто знает… – она не договорила, но я понял, что она хотела сказать. Кто знает, когда она еще придет ко мне на всю ночь. – Не уходи.

– Ну всё, всё, не ухожу.

И снова, и еще, и еще…

Наконец мы поняли, что уснуть все равно не получится. Она натянула на себя мою рубашку, это ужасно ей шло, мужская рубашка. Я снова потянулся к ней, поцеловать. Потом перебрался в кресло, к столу, она сидела на топчане, прислонившись к старенькому ковру на стене. И я вдруг рассказал ей про отца.

Ноктюрн № 1

Никому, даже жене, я этого не рассказывал, а мать, как выяснилось, и не знала. Я вдруг рассказал ей, как мой отец встречался с Берией. Она удивительно слушала, вбирала всего меня глазами, впитывала, я втягивался в них, как в воронку.

– Понимаешь, отец мне рассказывал – сначала редко, потом все чаще, – как во время войны он допрашивал одного немецкого офицера. Лейтенанта или что-то вроде того. Он был политрук, отец, немецкий учил в школе, на беду свою, знал неплохо. Конечно, когда брали немца в плен, он или допрашивал, или переводил. Вроде ничего особенного. Но почему-то про этого лейтенанта он часто вспоминал. То мне расскажет, то друзьям моим, то в гостях.