Эрик-Эмманюэль Шмитт - Попугаи с площади Ареццо

— А ты, конечно, смотришь на них критически.

— О, я…

— А я целую твои грудки и тискаю их! Как это меня заводит!

— Осторожно, козленок, твоя жена застукает тебя в таком виде и не поймет, в чем дело.

Мужской голос становится хриплым, дыхание учащается.

— Когда мы встретимся все вместе, твои грудки, ты и я?

— Ну и вопрос! Все зависит только от тебя. Ведь из нас двоих не я жената. Я жду тебя целыми днями, скучаю, сохну…

Ей приходилось произносить такие слова, ведь Филипп Дантремон оплачивал львиную долю ее расходов, квартиру, машину, мебель. Возглавляя промышленную империю, он перебрался из Лиона в Брюссель, поселился с семейством на авеню Мольера, а любовницу устроил в сотне метров от своего дома.

— Уф… я смогу забежать… около шести.

Она заранее знала расписание их встреч, потому что оно никогда не менялось, и знала, что не станет возражать. Но добавила перчику, воскликнув:

— И мы проведем вместе весь вечер?

— Сегодня?

— Ну да, сегодня. Мне так хотелось бы, чтобы наш вечер был долгим.

— Ах, шалунья!

— Ну так что, мой козленок?

— Нет, сегодня день рождения моего старшего сына.

Она давно заметила, что трое детей Филиппа обладали странной особенностью: у каждого было по десятку дней рождения в году. Не обсуждая эту нелепость, она отомстила иначе:

— Ну как же, Квентин! Этот красавец…

— Скорее, засранец! Ни черта не учится.

— Красив, как и его отец, даже если умом в него не пошел. Все равно не так уж плохо. Будет мультимиллионером.

— Благодаря моим трудам! Но ему придется подождать, я не собираюсь отходить от дел.

— Сколько ему сегодня стукнет?

— Семнадцать балбесу. Твой козленок позвонит тебе около шести?

— Сначала встретимся возле «Черного дерева», мебельного магазина на авеню Луизы, потому что я наконец-то отловила диванчик, который мне давно хотелось и который ты мне обещал.

— Конечно, котенок, ты получишь свой диванчик, но…

— Это займет пять минут. В двух шагах от дома.

Ева знала: он будет так торопиться, что возражать из-за дороговизны не станет.

— А я приготовлю тебе чай, — промурлыкала она.

— К черту твой чай! До скорого!

Он повесил трубку. Ева рассмеялась: ей нравилось, когда мужчины бесцеремонно выражали свое желание.

А чем она займет вечер?

Ева раскрыла блокнот. Ни у кого на свете не было столько абонементов в театр, в Оперу и на концерты, как у нее. Глядя на эти записи, можно было подумать, что вы имеете дело с самой заядлой театралкой и меломанкой Брюсселя. На самом же деле, поскольку вечера у нее оставались свободными — ведь Филипп обретался в лоне семьи, — она посещала спектакли и концерты довольно часто, демонстрируя Филиппу свою верность рассказами об этих спектаклях. Правда, ей случалось провести вечер в обществе мужчины, но делала она это с умеренностью и осторожностью.

Раздался телефонный звонок. Высветился номер, и Ева поморщилась:

— Да?

Звонили из агентства недвижимости, которое она возглавляла. Ее спросили, может ли она показать ее знаменитой соседке Розе Бидерман особняк. Радуясь, что украсит свою записную книжку номером ее телефона, она пробурчала хмурое «да» (хозяйка недовольна, что ее побеспокоили).

Внезапно ей представилось празднование дня рождения Квентина, сына Филиппа.

— Семнадцать? Боже, я могла бы быть его матерью…

Она вспыхнула. В понедельник она столкнулась с ним на улице, и он посмотрел на нее не как на мать, вовсе нет. Он бросил на нее откровенный взгляд, и этот эпизод выбил ее из колеи: во-первых, Квентин не догадывался о связи этой прохожей со своим отцом, во-вторых, она узнала в нем черты Филиппа, но Филиппа более стройного, светлого, чистого, порывистого, сильного и юного, и, наконец, в его глазах был тот же ненасытный голод, то же жадное мужское начало, которое ее так будоражило. Несколько мгновений она ощущала себя абсолютной, универсальной женщиной, которую страстно желают все самцы, к какому бы поколению они ни принадлежали. Это чувство напоило ее гордостью, и она шумно втянула воздух. Молодой человек принял ее вздох за приглашение и последовал за ней. Ее пленило, что он шел за ней до самого ее дома, потом, не таясь, встал на площади, широко расставив ноги, и стал ждать; ему не терпелось узнать, где ее окно. Впрочем, Ева не пряталась: она тут же подошла к окну и, делая вид, что кормит птичек и вовсе не замечает преследователя, неторопливо вдыхала свежий воздух, а потом, послав ему полуулыбку, исчезла за шторой.