Клаудио Магрис - Вслепую

Прекрасное путешествие, шикарное, настоящий круиз. Мне смешно слушать жалобы по поводу дряхлости таких кораблей, плесени в каютах, жары, грязи и непригодных для потребления продуктов. Для человека, побывавшего в концлагере, это истинный рай, приют аристократов. Так называемые Лазаревы корабли везут в Австралию триестинцев, выходцев из Истрии и Далмации. Оно и верно: корабли, возвращающиеся домой из царства смерти. Лазарь, возвращайся из Дахау, восстань же из трюма судна «Пунат». Круглый могильный камень отодвигается, из люка поднимается мертвец, из тёмных пещерных вод выходит ребёнок, восставший из ада.

Этот корабль тоже направляется на юг, в ад Порт-Артура. Ад есть везде, ад повсюду. Капитана я узнал: это же старик Харон под именем капитана О'Лири. Фокус удался: лифтинг действительно его омолодил, но морщины всё же видны, как, впрочем, заметен и древний седой волос на заштукатуренном лице. Надуть этого старика проще простого: после стольких веков он начал путаться в происходящем. Со дня отбытия из Ширнесса, 6 декабря 1825 года, я ни ночи не провёл в цепях или среди экскрементов своих ста пятидесяти, вернее, ста сорока девяти друзей по несчастью.

Роберта Бёрка приговорили к смертной казни, замененной потом на пожизненную каторгу, за убийство владельца таверны: будучи абсолютно пьяным, Бёрк раскрошил голову бедняги табуретом. Когда на корабле Бёрка начало повсюду тошнить красноватой жидкостью с гноем, я сразу же понял, что хирург Родмелль ни бельмеса не смыслит в происходящем. Тогда мы только-только отплывали от белоснежных, укутанных в туман скал Дувра. Я посоветовал врачу сделать пациенту припарки на затылке и дать ему потогонные таблетки: их действие настолько эффективно, что жар проходит просто моментально, — этому я научился на «Леди Нельсон» у второго помощника корабельного врача. Последний, кстати, когда-то впутался в интрижку с женой какого-то капитана, за что в дуэли лишился одного глаза. Родмелль дорожит шкурой каждого, ведь правительство платит ему по полгинеи за каждого доставленного в Австралию живым и здоровым каторжного. Шутка ли, ведь на кораблях в условиях лихорадок, дизентерии, инфекций и при командном составе, который в целях собственного обогащения скупится на еду для заключенных, заставляя их пухнуть с голоду, едва ли половина добирается до места назначения, да и те из-за цинги и недоедания настолько ослаблены и жалки, что мало годятся для принудительных работ. Поэтому, достав с торжествующим видом «Хирургию» Виземана, уже полвека как имеющуюся в каждом лазарете, и водрузив её на место, он снисходительно назначает меня своим ассистентом и дозволяет питаться совместно с унтер-офицерами.

Путешествие, вернее, возвращение. Домой, в основанный многими веками ранее тобой самим город. Руно? Такой же бесценный, как королевская мантия, красный флаг, завязанный на бёдрах под полотенцем. «Всяк порывался его иль коснуться иль взять в свои руки, но Ясон друзей удержал, на руно же набросил новый покров и его на корме возложил [59] Аполлоний Родосский… Песнь IV, строки 186–188. <���…>. А корабль на вёслах помчался [60] Там же. Песнь IV, строка 210. ». Сколько же нас вернётся? Плавание утомительно: на этих разваливающихся кораблях даже нет волнолома — мотает туда-сюда, как пробку. Сто двадцать семь дней без высадки на берег, сто сорок шесть с остановкой в Кейптауне и сто пятьдесят шесть — с выходом на берег в Рио. Последний маршрут разработали наиболее алчные капитаны, которые не прочь поживиться за счет нелегального трафика и контрабанды из бразильской столицы.

Так мало дней? Я нахожусь в пути уже годы, прибытие в порт ещё не подтверждено. Похороны в море свершаются быстро, тем они и тоскливы: поначалу соблюдаются все нормы, а затем капитану приедается, и он приказывает боцману быстренько выкинуть покойного за борт — «Да упокоит Бог», — мямлит тот, пуф, вода выравнивается, след за кормой исчезает, в реестре появляется новая запись одной черточкой, прочерком. «Либерти» перевозила в Австралию сто восемьдесят два эмигранта из Бремерхафена. Однажды в контейнере с питьевой водой там нашли разложившееся тело одного нелегала. Эту историю мне рассказал беженец из Ровиньо, с которым я познакомился в Триесте. Море огромно, в нём найдётся место для каждого умершего на много тысячелетий вперед.

После Голого Отока во всём мире для меня не нашлось ни одного места, где преклонить голову. Когда я несколькими неделями ранее тайком, как бродячая собака, пробрался в секретариат, товарищ Блашич проницательно посмотрел мне в глаза, а затем отвернулся, чтобы не видеть, но оба наши лица отразились в зеркале, и мы вновь встретились взглядом; казалось, этот момент длился века. Возможно, то был первый раз, когда я заметил у себя на лице царапину… не ту, которую наносят годы: годы так не могут, они лишь украшают лицо, делают его живее и сильнее, — так море не разрушает берег, а выносит на него ракушки, изумрудные отполированные осколки бутылок и жемчужно-белоснежные камушки. Нет, я увидел на своём лице печать, означавшую потерю всяческой веры, рубцы разочарований и предательств… Я понимал также, что товарищ Блашич разглядел во мне себя самого и осознал, как по капле мою душу заполоняли часы и годы притворства, лжи, уступок и ошибок.