Клаудио Магрис - Вслепую

Пастор, альбинос с огромными глубоко посаженными глазами, предложил нам форель и молоко.

Указывая на стоящий в углу церкви ящик, он говорил: «Да, это мой гроб. Здесь так мало людей. Когда настанет мой час, достаточно, если кто-нибудь водрузит себе на плечи мой гроб и донесёт до кладбища. О большем просить не приходится. Когда я пойму, что приближается мой конец, я лягу внутрь с Библией в руке, как сделал мой предшественник Сера Асмундур Свеинссон — теперь он покоится под рекой застывшей лавы. В течение двух лет почти каждый день пепел Геклы покрывал чернотой небо, а из кратера лились водопады раскаленной лавы. Солнце тогда стало тёмным, как кровь, а пролетающие над вулканом тощие птицы поджаривались ещё в воздухе и сгорали.

Едва мы похоронили Серу Свеинссона, вулкан послал нам облако и огненную грязь, зелёный яд, разбавленный кровью. Меня сделали пастором постольку-поскольку: Сера Свеинссон успел научить меня нескольким псалмам, и я был единственным, кто знал хотя бы пару страниц из Библии. Так мы его и похоронили: христианина и священника, под обрушивающейся с высоты карой Божьей. Десницей Господа были стерты Содом и Гоморра, ну, и эта почти безлюдная и практически безгрешная земля. Сера Свеинссон надеялся, что лава и пепел спрячут совершённый им с молоденьким и, среди прочего, глухим Эйнаром грех, но невозможно ничего сокрыть даже под ставшими покровом гробницы окаменелыми реками сажи. Если присмотреться, можно разглядеть всё, что внизу, прочесть, как открытую книгу. Эта треснувшая земля сравнима с разорвавшимся человеческим сердцем. Пористый комок затвердевает и превращается в камень, на котором выгравированы руны истории, пережитой этим сердцем.

Не дайте себя обмануть этой полутени. Всё светло. Солнце цвета свернувшейся крови, из Геклы поднимаются облака пепла. Однако те, кто умеют смотреть дальше грязного тумана, застилающего взор, видят искрящийся солнечный свет таким, каким он был в первый день Творения. Жестокости нет оправдания. У Эйнара не росла борода, и люди смеялись над ним, оскорбляя, когда он собирал ягель для церковного прихода, я же всегда приберегал ему место в церкви рядом с собой. К чему рвать друг друга в клочья, если, попадая в дьявольские когти, мы все становимся равны? Эйнар был всегда вежлив, в сезон он приносил нам дикую герань и собранные на склонах белоснежные горечавки.

Будучи глухим и, чего уж там, умственно отсталым, он не сразу понял, что от него хотел Сера Свеинссон, а потом не мог найти в себе воли ему отказать: мальчик боялся, ведь пастырь угрожал сделать то же самое с его полусумасшедшей сестрой. Такого Господь не забывает, и это было включено в счёт Свеинссона. Запугивать человека, словно животное, предназначенное на заклание, — проявление трусости, но пастырь по-своему любил мальчика и не мог долго без него обходиться, он часто ласкал его с нежностью, словно старший брат. Люди — они такие: жестокие и добрые одновременно. Животные ничуть не лучше людей, даже если они меньше грешат. Это Эйнар сделал для меня гроб: он умел прекрасно управляться с деревом. Однако Судный день настал для него раньше: не услышав грохота падающей скалы, он оказался под нею погребен, мне же выпала доля исполнить для него реквием.

Знайте, здесь много всего происходит. Здесь не так пусто и тихо, как кажется, напротив, это место полно событий, страданий, страстей и грехов», — так говорил, жестикулируя, пастор. В полинялой голубизне его глаз загорелись огни, руками он будто разгонял стаи мешавших ему говорить птиц, затем он схватил меня за плечо: «Жить в городе, состоящем из церкви и двух-трёх домов, затерянных в тундре, — это словно читать Книгу царей: сын восстаёт против отца, брат возлегает с собственной сестрой, женщин топят за их прегрешения. Палач хлестает заключённого и бормочет «Отче наш», а отрубая ему голову, вещает своё кредо. Здесь мир, господин, со своими испытаниями, мучениями, гнусностями и надеждой, что Бог поселил в сердце каждого из нас: зелень пробивающейся травы, которую Гекла не сможет иссушить навечно. Не уезжайте. Останьтесь. Вы должны научиться держать вверенный Вам Богом скипетр, вы увидете всё: одиночество, трусость, упорство, вину, закон, коверкание реальности. Наказание обрушится на каждого. Вы должны остаться. Вы хотите править, обратите взоры на вулкан, на Гнев Господний и цветущую на нём, как лишайник на слое лавы, бесконечность Его милосердия».

Вы, доктор, тоже пытаетесь править, командовать, направлять, держать нас взаперти, устанавливать час для прогулки… Простите, доктор, если я слишком больно сжал Вашу руку. Я не хотел раскрывать всего, никакой фамильярности, ни в коем случае. И тот пастор… Мне жаль, что я вытолкал его отсюда, но Вы, доктор, тоже… Оставьте меня в покое… И Вы, товарищ Блашич, и Вы, команданте Карлос… Вы, что отдаёте неистовые приказы, оглянитесь вокруг, посмотрите, какие заморозки и отчаяние порождает обреченность командовать кем-то и чем-то.