Клаудио Магрис - Вслепую

В октябре «Александр» обогнул мыс Горн. Казалось, что и без того недалекий горизонт становился всё ближе и ближе. Огромная волна поднимается над кораблём и формирует своеобразный арочный свод над нашими головами, затем обрушивается тысячью мелких частиц, россыпью брызгов; из воды тем временем вырастают каждый раз новые столбы пены, они царапают небо и с треском падают в море, которое всасывает их в свои чёрные кипящие воронки и кратеры. Морские колебания удавом сжимают корабль и движут им, как хотят, но мы маневрируем косым парусом, пытаясь вырвать нашу носовую часть из этих безумных виражей. Ветер настигает нас у Острова Дьявола, мы почти готовы травить канаты и вывернуть корабль из борьбы морских течений между собой. Порывы ветра рисуют на тёмном море ослепительно белые цветы и тут же со стоном их срезают, как тюремщики ломают кости заключённым, одна волна оставляет на теле разверстую рану, другая попадает на старую и раздирает её щепоткой соли. Я не сдался вовсе не из-за мужества или особой отваги, а по причине незнания. Что же мне оставалось делать? Я ничего не понимал: ни вопросов, ни того, что мне нужно сказать, чтобы их прекратили наконец задавать.

Мой корабль обогнул мыс Горн. Я — нет: я остался по ту сторону неразрушимой, монолитной, достающей до неба стены с зубцами из колющей, как стекло, остроконечной белой пены. По рукам течёт кровь, я разжимаю их и падаю… Вода и ветер в ярости бьются друг с другом, засасывая меня в чёрный омут… — это взбесились кориолисовы силы, они закручивают меня то в одну сторону, то в другую. Тайфун продолжает бушевать, но в дыре, куда я попал, время остановилось, там правят лишь исполинские ледяные валуны. В концлагере кровь пульсирует так неспешно, что на заживление ран требуются века, а может, даже тысячелетия рубцевания миллиметр за миллиметром. Я же нахожусь здесь, я тону, медленно, практически незаметно, тону, погружаясь всё ниже и ниже… По высоким стенам воды я соскальзываю в пропасть; небо становится меньше иллюминатора и гаснет — я перестаю видеть… Я ничего больше не вижу меж лопастей мельницы шторма… А те двери в кафе «Ллойд», что поглотили Марию, крутились по часовой стрелке или против? Вот снова они закружились, вталкивая в кафе, где я жду Марию, изломанные потоки ветра…

В матовых стёклах не отражается абсолютно ничего, но если подойти поближе и приглядеться, можно увидеть только грязь прошлого. Я остался ждать в том кафе. Ясон остаётся во дворце в Коринфе, а Медея его покидает.

Жизнь притаилась там, где меня нет, за стеной из морской воды. Как я могу пройти сквозь неё? Я хватаюсь за полену, сжимаю её разъеденные солью груди — получаю яростную пощёчину от моря. Тогда в Турине, нет, думаю, в Милане, я получил первую оплеуху от Партии: мне казалось справедливым дать социалистам высказаться в нашей газете «Риволюционе антифашиста [40] «Антифашистская революция» ( итал. ) » — так борьба против отлавливающих нас одного за другим фашистов стала бы более эффективной. Было важно, чтобы все рыбы объединили усилия и разорвали сети, освободив само море от любых сетей. Но у Партии свои, более правильные идеи на этот счёт. Меня наказали, обвинив в допущении проникновения чуждой идеологии в основы рабочего движения. Я не согласился с этим, но повиновался, ради рыб, разрозненность которых всегда только на руку рыболовам. «Сумасшествие! Твоему мозгу необходим лифтинг, нужно подтянуть твои расшатанные извилины, дружище! Довольно угрызений совести, старческих воспоминаний и мегаломании! Есть только правила игры. В ней нет вылетов, никаких или-или, будь то справедливо, либо нет, она не отпускает тебя». Это старый трюк, когда полиция сначала пытается втереться к тебе в доверие, подмигивает, поглаживает, а потом как… Со мной не пройдёт.

На страницах нашей газеты я даже вёл дебаты. Джузеппе Боретти был прирождённым товарищем. Я был свидетелем его смерти в Испании, на холмах в районе Эбро. Ему повезло — он погиб за свободу. А я…

Что я, доктор? Это же Ваша задача анализировать, формулировать диагноз, составлять курс лечения, анамнез и прочее, а потом всё мне объяснять. Нет, с Боретти мы познакомились на Эбро; это он рассказывал мне про склоки с социалистами, а я спорил с ним насчёт действий Партии; я говорил, что и он и Партия ошибаются, и что социал-демократия и социал-фашизм — не одно и то же; я уверял его, что нацизм не мог их уничтожить, он же доказывал, что, поборов нацизм и фашизм, мы могли бы прямо приступить к построению коммунизма. Мы спорили до пены у рта, это казалось мне преступлением, напоминало схватки кур в палисаднике, поэтому, чтобы не накалять страсти ещё больше, я продолжал повиноваться решениям Партии, даже будучи с ними не согласен.