Виктор Притчетт - Птички в клетках (сборник рассказов)

Перевод М.Лорие

Два брата вместе съездили в Баллади посмотреть, что это за дом. Дом был ветхий, но дешевый, на много миль вокруг тянулись холмы и болота, населенные птицами, рядом море, и на две мили в любую сторону никто не жил. Как всегда бывало в их детстве и уже не раз случалось после войны, с тех пор как "янки" вернулся на старую родину заботиться о больном брате, "янки" с его ненасытным здоровьем настоял на своем.

— Место идеальное! — заорал янки.

Дело было весной.

— Снимем на шесть месяцев, — добавил он.

— А потом что? — спросил Чарли, поглядывая на него, точно женщина, готовая приписать ему планы и намерения, какие ему и не снились.

— Ох, там видно будет. Посмотрим. Какой смысл тревожиться о будущем.

Он знал, и Чарли знал, что от этого вопроса им не уйти: будущее сторожило их, как орел на утесе, чтобы бросить на них тень своих распростертых крыл. Через шесть месяцев он останется один. Он знал, как янки, его брат, разделывается с временем. Хвать ружье и стреляет, не глядя идет по следу, добивает, смеясь и радуясь своей сноровке, и забывает.

В Баллади и земля, и небо словно полнились тягостным прощанием. Здесь земля кончалась, распростершись в лохмотьях перед Атлантическим океаном. Ветер оголял почву, так что деревья оставались недоростками, скалы на маленьких, с тупым упорством расчищенных полях торчали как надгробия. Паслось несколько черных коров, было несколько маленьких полей, засеянных овсом, а остальное — только холмы да широкие пустые болота, испещренные водяными "окнами". Дом стоял в седловине, невидимый с берега, до которого было всего полмили, — серый двухэтажный, довольно большой, и при нем покосившиеся от старости сарай и конюшни. Сырой был дом, запущенный, мебели, можно сказать, никакой. Под самыми окнами росли кусты фуксии, в сильный ветер они бились о стекла и застили вид, по ночам толпились за окном, как люди. В саду трава по пояс, от подъездной аллеи сохранились только две зеленые колеи, а вместо ворот — пролом в каменной стене, перегороженный железной решеткой. С горы, что возвышается над Баллади, Чарли и Мики разглядели шиферную крышу дома, серебрящуюся на свету, и огромные стропила конюшни, как белые ребра скелета.

— Дело такое, — объяснял янки, когда время от времени забредал один в Баллади промочить горло, — несчастный мой братец, черт его дери, малость свихнулся.

Сам янки был подвижный, долговязый, мускулистый, прямой и упругий, как хлыст, с глазами как темные озера, плешивыми бровями, тонкогубым ртом и большими оттопыренными ушами. И черные его волосы стояли торчком и были коротко острижены, как у арестанта, так что просвечивала кожа. Нос прямой, все лицо докрасна обветренное. Он не выпускал изо рта папиросы, кривя губы в победоносной ухмылке, и всюду таскал с собой ружье. Веселый был малый, озорной. Бродил по полям и по болоту, либо ждал, залегши у моря, и вдруг — пиф-паф — ружье его стреляло, морские птицы поднимали пронзительный крик, а он вставал с колен и подбирал кролика либо птицу. Солнце жгло его, ветер хлестал, шквалы обсыпали песком, как дробью. Секретов у него ни от кого не было. Пятнадцать лет Канады, объяснял он, четыре года война, теперь — пожить в свое удовольствие, пока денег хватит. А кончатся деньги — так он всем говорил без утайки, — и он вернется в Канаду. Сейчас ему много не требуется — кусок необжитой земли, да изредка выпивка, да ружье, и это всё у него есть. Этого он всегда хотел. Вот теперь и получил, теперь настало его времечко!

Как не похож на него был Чарли — худой, верткий, нервный и скрытный, как серебристая рыба. Волосы у него были светлые, почти белые, глаза — темно-синие у зрачков, а вокруг — бледнее, просто-таки голубые. Черты лица резкие, губы сжаты, голова опущена — так он ходил, нервно озираясь по сторонам. Он словно жил целиком в своих мыслях. Если, возвращаясь с моря, он замечал кого-нибудь на тропинке, он сворачивал вбок и давал большого крюку, прежде чем добраться до дому. Застигнутый врасплох и вынужденный говорить с незнакомым человеком, он невнятно бормотал что-то и спешил отойти. Голос у него был тихий, а взгляд кричащий, умоляющий, робкий. Он был одержим самым сокровенным из благочестий — благочестием страха, которому его воображение платило богатую и красочную дань.

Он не обременял брата разговорами. Ходил за ним следом по комнатам либо стоял рядом и глазами просил его силы, мужества, его общества и защиты. Ему бы только знать, что брат здесь, и смотреть на него. Вначале, когда они только поселились в этом доме, утро обычно начиналось так: Мики мечется, поскорее бы на волю, с ружьем, а глаза Чарли молча просят его не уходить. Мики рвется на свободу, Чарли пытается удержать его. Бывало, что Мики, неосмотрительно бросив взгляд на брата, терял уверенность. На минуту он забывал о собственной силе, и его одолевала нежность к этому умному человеку, который сдал экзамены, остался на старой родине, достиг видного положения в банке, а потом, когда заговорили ружья и начались "беспорядки", не выдержал и сорвался.