Юрий Поляков - Время прибытия

Некогда я был учителем словесности.
И однажды,
пытаясь выразить ученикам
ту ненависть,
которую испытывали
к Жоржу Дантесу-Геккерну
современники Пушкина, —
я сказал:
– Представьте себе на минуту,
что Юрий Гагарин
не разбился во время испытательного полета,
а был убит на дуэли
смазливым и наглым юнцом…
По глазам,
по лицам учеников
я понял,
что нашел самое убедительное для них,
самое горькое сравнение…

Он умер в девяносто пятом!
Министром был и пэром стал!
Заделался аристократом,
Как в Петербурге загадал.
Скончался старцем именитым
И схоронен
куда пышней!
Где ж вы шатались, Эвмениды,
Со справедливостью своей?
Вы покарать любого в силе.
Так почему
душе пустой
За кровь певца не отомстили
Бесчестьем или нищетой?
Зачем, в добро ломая веру,
Его не уложили в гроб,
Поставив к новому барьеру,
Вогнав свинец в бездарный лоб!
Зачем гниением проказы
Его не обратили в грязь,
Чтоб он про юные проказы
В подпитье вспоминал,
смеясь?!
Чтоб сладко пожил,
не ответя
За все сполна – в конце концов.
Иль божьей кары нет на свете
Для извергов и подлецов?!
Да будь бы я на вашем месте
О Эвмениды, —
ни на миг
Не мешкал бы с кровавой местью!
– Дантес? Он милый был старик…

Секундант на рассвете придет.
Примиренье?
Не может быть речи!
Подпоручик всю ночь напролет
Переводит бумагу и свечи,
Унимает озноб,
а не страх, —
Нужно трезво подумать о многом:
О семье,
о друзьях,
о долгах —
Перед тем
как предстать перед Богом…
В сердце взвесить и зло, и добро,
Тихо вымолвить слово прощанья…
Подпоручик,
кусая перо,
Сочиняет свое завещанье.
У него талисман на груди.
Он шутя попадает в монету
И, не веря,
что смерть впереди,
Пишет,
пишет почти до рассвета.
…Под окном дробный шелест дождя.
Сон предутренний темен и сладок…
Дело чести мужской, уходя,
За собою оставить порядок!

Здесь у меня никто не похоронен,
И надписи мне мало говорят,
Но я брожу
под зычный грай вороний
По лабиринту крашеных оград,
Читаю даты
и считаю строки,
Как будто жизни суть —
в ее длине…
А в чем еще?
Ни свод небес высокий,
Ни прах подножный
не ответят мне.
Да и зачем ответ,
простой и скорый,
Что вместо лада
нам несет разлад,
Как этой старой церкви,
на которой
Еще видны большие буквы —
«СКЛАД».

Какая холодная осень,
Как день полусонно тягуч,
Как редко покажется просинь
Меж тяжких,
провиснувших туч!
А ветер
то угомонится,
То градом ударит сплеча…
К побегу готовятся птицы,
Зачем-то про это крича.
И столько
рябины на взгорье,
Что лес ослепительно ал, —
Как будто кровавое море
Девятый обрушило вал!

В старом сквере,
желтом от акаций,
Сладкий ветер наполняет грудь…
Стоило на белый свет рождаться,
Чтобы умереть когда-нибудь?
Ненависть к природе
потайная
И надежда:
«все – не то,
что – я»!
Это – детство.
Оторопь ночная
И утробный страх небытия.
Время научило мыслить шире.
Я природу понял и простил:
Счастлив тот,
кто в ненадежном мире
Радостно и долго прогостил.

– Не жизнь – сплошная суета,
Чтоб хлеб сыскать насущный.
Сшибает с ног не клевета,
А шепоток наушный! Любовь
(по множеству примет) —
Лишь головокруженье.
И знания по сути нет —
Одни предположенья!
А сердцу не передохнуть,
Пока не изболится…

– А ты видал когда-нибудь
Жизнь из окна больницы?..

Бесхитростный гостиничный уют.
На шифоньере —
инвентарный номер.
Здесь, чая наливая,
намекнут
На комнату,
где кто-то как-то помер.
Здесь не ищи оставленный дневник
По тумбочкам…
Сей этикет старинный
Теперь забыт.
Ты обнаружишь в них
Обертку мыла,
тюбик «Поморина»,
Использованный.
Или на стене
Прочтешь душещипательную строчку,
С которою согласен я вполне:
«Как скучно просыпаться в одиночку!»
…Сыграли гимн,
а я лежу без сна,
Пугаясь тьмы,
своей и заоконной,
И жизнь так одинока,
так грустна,
Как эта ночь в гостинице районной!..