Мелани Бенджамин - Я была Алисой

— Впрочем, надо признать, дорогая Алиса, целуешься ты очень умело. Словно тебя уже целовали раньше, причем неоднократно!

Я знала, что он дразнит меня. Его глаза блестели в ожидании моего ответа, и я ему лукаво улыбнулась:

— Да, целовали… вы же и целовали меня!

— Ах, оказывается, я гораздо талантливее, чем полагал. — Очень осторожно, словно боясь об меня обжечься, Лео положил ладонь на мою руку, и мы так сидели некоторое время молча, пока наше дыхание не успокоилось. — Но ты сбила меня столку. Я, кажется, говорил о чем-то очень серьезном, о деле, важном для нас обоих.

— Да, конечно… продолжайте, пожалуйста. — Я постаралась, чтобы мои слова прозвучали так же непринужденно, как и его, хотя в это время боролась с поднимающейся во мне паникой. Может, я оказалась чересчур нетерпеливой и тем самым отпугнула его? Сознавая, что во многих отношениях равна ему, я всегда держалась с Лео уверенно, но тут вдруг оробела и уже не видела себя на одном с ним уровне. Исполнение моего заветного желания казалось таким близким, что лишило меня способности соображать, принимать решения, действовать.

— Как я тебе уже говорил, я написал маме, и она понимает, кому принадлежит мое сердце. Оно, конечно же, отдано тебе. А сегодня днем я получил от нее послание, весьма обнадеживающее послание…

— Алиса! Алиса! — послышался чей-то странный голос.

Мы с Лео испуганно подняли глаза. К нам кто-то бежал по рыночной площади.

— Алиса… Вот вы где! Мы ищем вас повсюду! Идемте скорее… нам нужно немедленно ехать! — Это был Уильям Скин. Рубашка выбилась у него из-под пояса брюк, пальто еле держалось на плечах. Он наклонился, упершись руками в колени, пытаясь отдышаться, а когда поднял голову, я в свете луны увидела, как мертвенно-бледно его лицо.

— Что? Что стряслось?

— Эдит. Эдит… быстрее, нам нужно домой. Ваши родители с Иной и Родой уже уехали… А я остался, чтобы забрать вас в свою карету.

— Эдит? — Я только и могла, что повторять ее имя, поскольку мои мысли никак не могли ухватить суть. Эдит? Ведь Эдит дома, в постели. Совсем недавно я танцевала в ее комнате, собираясь на бал. — Что случилось с Эдит?

— Ей плохо… очень, очень плохо. Доктор Экланд тоже уехал. Идемте… нельзя мешкать. Принц Леопольд, помогите мне!

Я не поняла, что он имел в виду, но вот Лео стал подталкивать меня — мягко, но настойчиво — по направлению к Уильяму, который уже спешил назад по рыночной площади. Потом я очутилась перед Хлебной биржей, и меня усадили в экипаж. Я слышала, как зять громко приказал кучеру поторапливаться — времени нет, — и самообладание вернулось ко мне настолько, что, когда карета тронулась, я выглянула в окно на Лео. Я осознала, правда, слишком поздно, что продолжаю кутаться в его фрак, который пах лунным светом, теплым ветерком, увядшим жасмином. Хранил он и мой собственный запах — я узнала его, — смешавшийся с запахом Лео.

Принц стоял на обочине в круге света, лившегося от уличного фонаря. Его подсвеченные волосы казались золотым нимбом, однако лицо оставалось в тени, поэтому я не видела его глаз. Он поднял руку в прощальном жесте, приоткрыл рот, словно собираясь что-то сказать.

Карета завернула за угол, и лишь тогда я услышала, я была уверена, что он произнес лишь одно слово:

— Алиса.

Перитонит. Корь. Перитонит.

Доктор Экланд не мог понять, что вызвало внезапное ухудшение состояния Эдит. Он прощупывал ее пульс, заглядывал в расширенные зрачки, пальпировал живот, даже сделал разрез на ее запястье, чтобы изучить кровь. В конце концов он лишь покачал головой и попытался успокоить Эдит. Однако и этого ему не удавалось. В полубреду сестра стонала, извивалась, жадно ловила ртом воздух и о чем-то молила, бормоча какие-то бессмысленные, хоть и проникавшие в самое сердце слова.

Я находилась рядом, не оставляя ее ни на минуту. Мама сидела по другую сторону кровати. Мужчины — убитый горем папа и мертвенно-бледный Обри — не могли выносить этого, а потому, потрясенные и недоумевающие, ждали за дверью, переговариваясь вполголоса. Ина важно заявила, что останется с ними в качестве поддержки, поскольку в комнате больной не осталось места.

Дежуря возле сестры, я не проронила ни слезинки. Мама тоже. Словно безмолвные часовые, мы несли вахту, не разговаривая, по крайней мере друг с другом. Мы пытались облегчить страдания Эдит, успокоить ее, вытащить из огненного котла боли, но она нас не слышала. Ее измученное, бледное лицо, на котором появилась какая-то сыпь, пусть и немного, покрывала обильная испарина, потемневшие от пота волосы разметались по подушке. Все ее тело было изогнуто и скручено, как мокрое посудное полотенце. Она почти не открывала глаз, но когда открывала, то, тусклые и мутные, они были затуманены болью. И я понимала, что Эдит нас не видит. Оставалось надеяться лишь на то, что она чувствует наше присутствие, мою руку, сжимавшую ее ладонь, через которую я пыталась влить свою силу в хрупкое, измученное тело сестры.