Мелани Бенджамин - Я была Алисой

— Софи, сейчас время вечернего чая, а потому я уверена, ты не против пройти на кухню и полакомиться пирожными с экономкой мистера Рескина.

— О, благодарю вас, мисс! Это было бы замечательно!

— Ну ступай. — Я кивнула ей, а экономка между тем, чопорно присев в реверансе, отворила передо мной дверь в гостиную.

— Мой дорогой дружок! — Мистер Рескин поднялся с большого удобного кресла перед камином и, встречая меня, вышел на середину комнаты. Он был в своем обычном наряде: черном старомодном сюртуке, ярко-синем галстуке и жестких твидовых брюках.

— Только умоляю, не разыгрывайте, пожалуйста, удивление. Ведь я явилась к вам по вашему приказу, не так ли? — Я позволила ему поцеловать меня в обе щеки по континентальной моде, удивляясь, откуда только у него взялась эта привычка. Должно быть, из последнего путешествия в Италию.

— И давно вы стали так мнительны, моя милая? С каждым днем вы все больше и больше напоминаете мне вашу дорогую матушку. — Посмеиваясь от удовольствия, он жестом пригласил меня к стоящему в паре с другим креслу у камина. Кресла разделял стол, сервированный к чаю двумя хрупкими чашками с явно итальянским узором, таким же чайником, тарелками, серебряными приборами и маленькими пирожными.

Сняв перчатки, я оглядела гостиную. За четыре года, что мистер Рескин жил в Оксфорде, я ни разу не посетила его. Мы с Эдит обычно занимались с ним в нашем доме. Признаюсь, мне было любопытно взглянуть на его жилище, ибо я много слышала о том, как странно оно обставлено. Я увидела комнату, переполненную книгами, гравюрами и прежде всего картинами и фотографиями. Все это висело на стенах, стояло на мольбертах, прислоненных к мебели, на полу. Кроме того, здесь размещалось два застекленных шкафа с камнями всех форм и цветов, и каждый экспонат был снабжен аккуратной этикеткой с подписью. Словом, не комната, а музейная экспозиция.

С улыбкой — ибо в соседстве холодных научных артефактов, каждый из которых имел краткое описание, с близкими к абстрактным, пронизанными светом пейзажами Тернера, так любимыми мистером Рескиным, было что-то до странности привлекательное — я направилась к креслу, чтобы сесть, но застыла на месте.

Возле кресла, на низеньком круглом столике, в простой серебряной рамке стояла сделанная мистером Доджсоном фотография, где я была снята в роли попрошайки.

— Откуда она у вас? — Трясущимися и внезапно похолодевшими руками я взяла снимок. С него на меня смотрела я сама в семилетнем возрасте, одетая в цыганское платье. Упираясь одной рукой в бок и лениво протягивая другую вперед, я, дерзко усмехаясь, устремила победоносный взгляд ребенка, открывшего в себе женщину, в объектив.

Закрыв глаза, я прижала холодную и тяжелую фотографию к груди и оказалась во власти воспоминаний, от которых комната вокруг меня закружилась в бешеном темпе. В отличие от снимка, который так очаровал Лео, эта фотография вдруг заставила меня отчетливо вспомнить каждую деталь того прохладного осеннего дня. Я вспомнила, как на глазах у мистера Доджсона, но скрытая от посторонних глаз, переодевалась за тентом, снова ощутила его обнаженную руку у себя на плече, на моей талии, вспомнила, как нежную кожу между пальцев ласкала мягкая трава. Кажется, это было так давно! Как мало я тогда знала о жизни, и, глядя в эти блестящие темные глаза — так непохожие на те, что каждое утро устало взирают на меня из зеркала, — видела сейчас, насколько тогда была самонадеянна, считая, будто знаю очень много. О мужчинах, о женщинах, о грезах и желаниях. О будущем.

Мне вспомнились его письма — письма, что он писал мне потом: Помните ли Вы, как Вы валялись в траве, а я наблюдал за Вами? — непрошеные обрывки мыслей, снов.

Давно уж нет и этих снов, и этих писем. Я сама видела, как они горели в камине детской. Мама, в ярости разорвав письма на клочки, все подталкивала их зажатой в руке кочергой, при этом бранясь и рыдая, однако запрещая плакать мне.

Но снимок «цыганки» сохранился как реальное напоминание о прошлом. Раньше я так жаждала его увидеть. Но так и не смогла заставить себя спросить мистера Доджсона о нем. Будучи по-детски наивной, я верила, что он никому не отдаст ту фотографию — ведь создание этого образа было чем-то очень интимным. Мне не хотелось, чтобы посторонние — тем более мистер Рескин! — видели его.

Я мечтала навсегда остаться цыганочкой, я хотела остаться маленькой девочкой, стремительно летящей вниз, в кроличью нору. Но возможно, благодаря этим двум желаниям я так и не получила пропуска в будущее и оказалась закована в цепи, крепко-накрепко связавшие меня с прошлым.