Мелани Бенджамин - Я была Алисой

В конце концов мистер Доджсон объявил, что начал записывать историю. Сказал, что ни на минуту не перестает о ней думать, а потому, к счастью, все помнит. Еще он сказал, что писать ее совсем не то, что рассказывать. У него уже были опубликованы несколько стихов и коротких, простеньких рассказов под именем Льюис Кэрролл. Но они совсем не походили на эту историю. Хоть она и писалась только для меня и больше ни для кого, мистер Доджсон считал, что история все равно потребует много времени. Когда начинаешь излагать различные сюжеты на бумаге, объяснил он, они порой заводят тебя в такие дебри, о которых раньше и не помышлял.

Тогда смысл его слов был мне не совсем ясен, но, раз он все-таки начал писать, ломать голову над объяснениями мистера Доджсона мне не хотелось. Я решила, что соображу все потом, когда прочитаю сказку, когда увижу на бумаге свое имя, принадлежащее девочке, с которой происходят приключения в фантастическом подземном мире. Я знала, что никогда не расстанусь с этой сказкой. Я спрячу рукопись в шкатулку красного дерева, украшенную кусочками обкатанного морскими волнами стекла, где я хранила свои любимые вещи: жемчужный браслет, подаренный мне бабушкой в тот день, когда я родилась; совершенно черный круглый голыш, некогда найденный мной в Медоу; розовую шелковую нить, вплетенную в упавшее с дерева гнездо, которое я обнаружила в саду; чайную ложку — ею пользовалась королева, когда они с принцем Альбертом приезжали в дом декана, чтобы навестить принца Уэльского. (Правда, если честно, я не вполне была уверена, что это та самая ложка, но я взяла ее с подноса, на который составляли посуду со стола после их отъезда, так что в принципе она могла быть той самой ложкой.)

Они заводят тебя в такие дебри, о которых раньше и не помышляя.

Так случается в историях, так случается и в жизни. То же самое происходило и со мной этой зимой: я как бы уже и снялась с якоря, но еще не причалила к берегу. Я чувствовала неудовлетворенность, все чего-то ждала, вот только чего именно, не знала. Вообще казалось, что в состоянии ожидания пребывали все и всё. Все были слишком рассеянны, чтобы поступать как надо. Огонь в каминах не разгорался, слуги во время обеда исчезали за дверью, письма отправлялись, но не доходили до адресатов.

Наша семья не стала исключением. Ине исполнилось четырнадцать лет, ей выделили отдельный будуар и личную горничную. Ина была не по возрасту высока и невероятно худа. Приехавший домой на Рождество Гарри держался в ее присутствии весьма неловко, словно не знал, с какой стороны подойти к этому странному существу, которое некогда являлось его сестрой. Вообще нам, сестрам, от Гарри никогда не было толку — мы не умели играть в крикет и нас не интересовали разговоры об «отличных ребятах» в его школе, — однако в этот год пропасть между нами увеличилась еще больше. В основном Гарри проводил время с папой, поскольку Прикс понятия не имела, что с ним делать. Теперь, когда он перерос ее, она робела в его присутствии.

Я внешне, к своему величайшему облегчению, осталась прежней. Каждый день, изучая себя в зеркале, я с трепетом выискивала признаки своего превращения в леди, но, к счастью, их не обнаруживала. Правда, волосы мои наконец стали чуть длиннее и пышнее на концах, но я по-прежнему носила над синими глазами черную прямую челку, закрывающую лоб, а мой подбородок по-прежнему оставался остроконечным. Постройнее, я, однако, не выросла высокой, как Ина. Все мои платья были мне пока впору, а это означало, что мне, хотя бы еще какое-то время, не наденут корсет. (Ина, впрочем, никогда не жаловалась на корсет, ибо благодаря тугой шнуровке, ее лицо еще больше бледнело, что было в то время модно.)

И все же иногда по ночам, лежа в детской и прислушиваясь к равномерному дыханию Эдит, к тихому похрапыванию Роды и едва слышному бормотанию Фиби, я завидовала, что у Ины своя отдельная комната. Я жаждала личного пространства, чтобы продолжить изучать себя — не только свою внешность, но и собственные реакции на некоторые идеи, на новые, незнакомые мне раньше, желания. А не это ли, думала я тогда, и называется взрослением?

Эдит в свои девять была почти с меня ростом. С густой копной рыжих волос и белой кожей, она превращалась в настоящую красавицу. Однако в отличие от Ины собственная внешность ее, по-видимому, не заботила. Красота была ее естественным состоянием. Она снизошла на нее свыше, как бабочка, опустившаяся на плечо. Эдит неизменно оставалась добродушно-веселой и беззаботной.