Владимир Шаров - Возвращение в Египет

Судя по тому, что рассказывает Капралов, и его первый наставник не признавал тайны покаяния, всегда исповедовался перед учениками. Жизнь многих из них выстроили его соблазны.

Кормчий день за днем всем, что от меня слышит, мучает себя и искушает. То ли и на минуту не может забыть, что на небесах больше радости об одном кающемся грешнике, нежели о сотне праведников, не имеющих нужды в покаянии. То ли думает, что мои страсти так закалят, так отточат веру, что любой грех будет ей нипочем.

Внутри кормчего нечто вроде паровозной топки. Температура такая, что всё, что туда ни закинь, вспыхивает как порох. Возможно, он верит, что однажды это в себе смирит, утишит, тогда и в мире всё успокоится. Но я думаю, надежды немного.

Кормчий убеждает меня, что веру следует закалять, как металл. Она должна пройти через соблазны и искушения, вериги и посты, но главное — через одиночество. Не сдавай веры, даже если всеми брошен, оставлен и Господом.

Он исповедуется земле, оттого она делается выжженная, будто после пожара, вся в колючках и терниях. Его грехи и искушения проходят по ней, словно война. Правда, прежде, когда он примирялся с Богом, когда делался милостив, добр, исполнен всепрощения, она за один день покрывалась мягкой шелковистой травой, испещренной цветами.

Всё, что касается нашей семьи, становится для него искушением. Подобный разговор кончается одним: он идет на задний двор и там исповедуется земле. Где это делается, давно ничего не растет, теперь нет даже травы, вдобавок осенью образовался провал и завис угол сарая. Боюсь, он вот-вот завалится.

Теперь Капралов ослабел, и помощь иногда допускается. Без меня ему было бы трудно навьючить на козла хурджаны с грехами. Об этих мешках разговор особый: связки их вывезены бог знает когда и кем из Средней Азии, в любом случае, дело было давно, может, сто лет назад, а то и больше. От времени они совсем ветхие и, сколько я ни штопаю, расползаются на глазах. Когда я веду козла в кальдеру, грехи вываливаются из дыр, мы словно засеваем ими дорогу. Козел, как известно, не ишак, природа не предназначила его таскать тяжести; не давая навьючить хурджаны, он бодается, прыгает как бешеный. Но и мы не лыком шиты. Кормчий специальными пеньковыми петлями стреножит животное, затем пропускает ему под брюхом кожаные ремни, с помощью пряжек их затягивает, уже к ремням я железными крючьями цепляю мешки. В общем, приходится связывать козла так, чтобы ему и в голову не могло прийти при случае сбросить с себя грехи, сбежать куда подальше. Мы, конечно, понимаем, что поступаем с животным несправедливо, что оно платит по чужим счетам, оттого сразу, как наметим жертву, замаливаем вину, холим, лелеем беднягу без всякой меры.

С каждым разом кормчий велит навьючивать на козла больше камней, и теперь круг за кругом я веду животное почти на дно воронки. Часто оставляю его там, где между кусками известняка или сквозь заросли кустарника уже проглядывает ровное блестящее зеркало Коцита. Спускаемся медленно, осторожно, проверяем, иногда буквально прощупываем тропу, ведь моя задача — в целости и сохранности доставить зло к месту назначения, и несчастная тварь, что идет следом на веревке, похоже, отлично всё понимает. По дороге мы то и дело обходим останки других жертвенных животных. Это редко скелет или горка костей, чаще пропитавшееся серой сталагмитовое изваяние: хурджаны сгнили, и рядом лежит груда камней. Среди козлов отпущения есть те, кого я сам привел и оставил здесь умирать, и другие, принесенные в жертву еще при первом Капралове, для меня они нечто вроде верстовых столбов, вечных памятников злу, которое, ни о чем не задумываясь, мы творили и продолжаем творить.

Год от года я навьючиваю на козла больше грехов, веду его всё ниже в глубь каверны. Похоже, это и есть путь народа в Египет. А чтобы идти было сподручнее, несчастное животное доносит наше зло до самых его ворот.

Соня права. Посреди этого бесконечного казахского мелкосопочника трудно сказать, кто я — Дант, Вергилий или Харон. В любом случае те, кого, намотав на руку веревку, я веду за собой, с кем спускаюсь в каверну, назад уже не возвращаются.