Владимир Шаров - Возвращение в Египет

Мясникова, писал мне Ференц, нельзя равнять со Сталиным. Что для одного благо, для другого — зло. С числом погибших это не связано. Сталин тоже вырывал с корнем, обрубал всё, что связывало человека с семьей, с домом, в котором он родился и вырос, что было для него так же привычно, как для евреев — жизнь и пастушество в земле Гошен. Но дальше он под конвоем вез несчастных строить царские города, до смерти крепил зэков к ненавистной работе. А чтобы народ о побеге и помыслить не мог, со всех сторон окружал его колючей проволокой и вышками с часовыми.

Дядя Януш, наезжая в Москву, обычно останавливался у нас. Замечателен он был одним: раз затронув тему, уже не мог с нее слезть. Что-то он наверняка знал и раньше, но многое, тут нет сомнений, приходило ему в голову прямо за разговором, и вот всё это без разбора вываливалось на стол. Януш до революции собирался принять постриг, окончил семинарию, затем два курса Киево-Могилянской академии, он любил учиться, был дотошен, даже въедлив, среди светских дисциплин особо почитал логику, но в шестнадцатом году сдружился с социал-демократами и о монашестве больше не вспоминал. После революции он, хоть и не без труда, получил юридическое образование. В смысле наук это было несложно, программы университета и академии наполовину совпадали — языки древние и новые, те же логики — формальная и математическая, но что касается анкеты — здесь были проблемы.

Янушу помогли две вещи: во-первых, он поступил на юрфак Киевского университета еще при Скоропадском и, пока всё утрясалось, пока у большевиков дошли руки и до образования, уже окончил четыре курса, но главное — тогда же, при Скоропадском, он путался с несколькими видными большевиками, по просьбе товарищей по университету укрывал их у себя на квартире. Теперь они, в свою очередь, дали ему доучиться, поддерживали понемногу и дальше.

К концу двадцатых годов Януш был членом партии и старшим юрисконсультом в республиканском арбитражном суде. Убежден, что, конспирируя с марксистами, он и впрямь сочувствовал социал-демократам, как раньше, мечтая о постриге, собирался всю жизнь посвятить служению Господу, но развитие его шло причудливо, и я Януша запомнил уже отнюдь не коммунистом. Вряд ли он звонил об этом по всей округе, но в нашем доме Януш не скрывал, что теперь — убежденный монархист. В то же время помню, что к Николаю II он относился с печальной снисходительностью. Жалел его, признавал принятый им конец мученическим, но всякий раз, едва речь заходила о Екатеринбурге, повторял, что для него, Януша, помазание на царство — акт божественной, а не человеческой истории, и отказаться от избранничества никто и ни при каких обстоятельствах права не имеет. Помазанный на царство и пострадать должен на царстве. Он любил цитировать Грозного, который в одном из писем Курбскому писал, что как можно, обидевшись на человека, изменить Богу, и считал, что в семнадцатом году Николай II именно это и сделал.

В один из его приездов речь зашла о повести «Нос», и Януш назвал ее пророческой. Мать незадолго перед тем прочитала, что тема носа часта в литературе самых разных народов и всегда это фаллический символ, по сему поводу огорчилась, но дядя Януш объявил, что такое мнение — чушь. Нос в нашем отечестве — про другие он не знает и знать не хочет — лидер, вождь, горная вершина посреди гладкой, как стол, равнины; у нас это титулатура царя, его недосягаемости, его святости и обращенности единственно к Богу. Поэтому немец-куафер боится даже дотронуться до него. Он же нечист. Как может иноземец, иноверец, протестант, еретик брать своими руками святыню, дарованную промыслением Божьим? И вот он обривает нос, срезает под корень всю ту мелкую растительность, что прет и прет вверх к солнцу, к небу, дерзающую если не скрыть, то хотя бы умалить монарха. Провидческий дар нашего предка дядя Януш считал несомненным и говорил, что беглый нос, вся нелепость, противоестественность этого бегства, вообще всей этой истории, как и нос, завернутый в грязную тряпицу и выброшенный в реку, — предсказание того, что нас ждет в недалеком будущем. А в финале надежда, что милостью Божьей дело еще может обойтись малой кровью — нос вернется, займет свое законное место.

Что к католикам, что к протестантам дядя Януш относится безо всякого высокомерия, но и без интереса. С этакой равнодушной ласковостью.