Чарльз Буковски - Возмездие обреченных - без иллюстр.

На протяжении 11 лет Николо, Матео и Марко Поло выполняли различные поручения восточного владыки, успев побывать в Тибете, Индокитае, на Цейлоне, Коромондальских и Малабарских островах. В 1277 или 1280 Марко был назначен правителем города Янг-тчу и еще 27 прилегающих городов.

В конце концов венецианцы уговорили Хубилая отпустить их на родину. В 1295 они постучались в ворота родного дома, давно уже перешедшего во владение других представителей семейства Поло. После долгих препирательств родственникам пришлось вернуть неправедно захваченное имущество. На радостях Поло закатили роскошную пирушку. После первых тостов они распороли швы на своих изношенных дорожных одеждах, и на пол посыпалось множество драгоценных камней. «Это неожиданное зрелище рассеяло все сомнения: три путешественника были тотчас признаны за настоящих Марко, Николо и Матео Поло, и самые искренние приветствия стали расточаться со всех сторон».

В 1296, находясь в плену у генуэзцев, Марко Поло продиктовал свои воспоминания пизанцу Рустисиену. Современники считали эти мемуары «скопищем небылиц», однако потомки признали их автора одним из величайших путешественников в истории.

В 1299 пленник получил свободу и вернулся в Венецию. Здесь он женился, произвел на свет трех дочерей и скончался около 1324.

Тем летом мы переехали в дом на Мэдден-стрит — дом, лучше которого у нас никогда не было до этого, с ванной и вентилем для подключения кухонной плиты. Газовая плита была голубой мечтой моей Мамы. Вентиль несомненно приближал ее осуществление. Оставалось только приобрести плиту.

Плата за дом составляла двадцать пять долларов в месяц, на пять долларов дороже, чем мы платили где бы то ни было ранее. Дом был из красного кирпича, с зеленым газоном у входа, тремя спальнями и просторной гостиной. Мама и Папа спали в большой спальне, Бабушка в спаленке за кухней, а я с двумя братьями в средней. Каждому досталось по опочивальне, что было явным признаком преуспевания нашей семьи.

Итальянцев на Мэдден-стрит проживало немного. Кроме нас, только Фред Бестоли, и тот был больше бутлеггером, чем итальянцем. Когда-то Фред был другом нашей семьи, но с тех пор как он стал правонарушителем, моя мать не желала больше его видеть. Бабушка очень любила Фреда Бестоли, до того как он занялся продажей спиртного. Как и она, он был из провинции Арбуцци, и у них было много общих знакомых. Но теперь она ненавидела его за то, что он почти постоянно задерживался полицией и манкировал репутацией других итальянцев.

Когда Папа приводил Фреда в дом, она приветствовала его на итальянском:

— Добрый вечер, говно собачье.

Или:

— Надо же, что может вывалиться из женского пуза.

Фред был меланхоличным, молчаливым итальянцем, но бабушкин сарказм вызывал в нем ожесточенное сопротивление.

— Поцелуй меня в жопу, старая карга, — огрызался он.

А Папа поддерживал его:

— Правильно, Фредерико. Скажи этой старой проститутке, чтоб занималась своим делом.

Разъяренная Бабушка переключалась на Папу и заявляла во всеуслышание, что было бы лучше, если бы ее брюхо произвело на свет свинью, чем его. На что Папа парировал, что он просто диву дается, что у такой матери он родился не поросенком. Однако их яростная непристойная конфронтация ни о чем не свидетельствовала. Это был просто такой способ общения.

Каждую осень мой отец делал вино и размещал его на хранение в подвале. Ни разу он не преуспел в его приготовлении. Вино всегда было либо слишком сладким, либо очень кислым. У него не хватало терпения, поэтому даже если молодое вино и обещало стать отменным со временем, Папа не оставлял ему такого шанса, выпивая все до срока. В эту пору он частенько выдвигался в направлении домика Фреда Бестоли, где последний проживал в страшном бардаке и унынии. В походы Папа прихватывал ящик с инструментами для кладки и тяжелую холщовую сумку. Но ему не удавалось никого провести. Даже соседи, поливающие свои газоны, смотрели на него с усмешкой, ясно давая понять, что им хорошо известно, что у него в сумке.

Мы — дети — восхищались киногероями-преступниками, но Фред Бестоли был не того сорта, который вызывал восхищение. Он не убивал и не грабил. У него не было оружия, и он не разыскивался полицией. Он так часто и по мелочи сиживал в Окружной тюрьме, что это не заслуживало у нас уважения.

Он всегда приходил к нашему дому по аллее. Остановившись около кучи угля, он свистел Папе. Если мы ужинали, Папа выходил и просил его подождать. Это напрягало атмосферу за столом. Бабушка начинала бурчать, греметь посудой, проклинать Америку, и говорила, что ей следовало бы утопить Папу в день его рождения. Мама переставала есть и, уставившись на Папу, наливалась негодованием. Папа тоже начинал греметь посудой и высказывать, как бы он хотел никогда не быть женатым, никогда не приезжать в Америку, не быть рожденным такой гиеной, как его мать, и не состоять в браке с такой дурой, как его жена. Если кто-нибудь из нас, детей, угрюмо сопел при этом, Папа хватал нож и грозил перерезать всем нам глотки; и хотя это зловещее предупреждение звучало раза три или четыре в неделю на протяжении всего нашего детства, угроза переросла в действие только один раз, когда он запустил в моего младшего брата Дино куском пережаренного мяса.