Амин Маалуф - Лев Африканский

Заверив нас таким образом в собственной добропорядочности, он попросил нас отойти на другой конец комнаты, свернул циновку и мелом начертил на полу несколько кругов один в другом. В первом круге он изобразил крест, на концах которого обозначил четыре части света, а внутри креста написал название четырех природных элементов. Второй круг он поделил на четыре части, затем каждую часть еще на семь частей, и в каждую из двадцати восьми ячеек вписал по одной из двадцати восьми букв арабского алфавита. В других кругах он поместил семь планет, двенадцать месяцев латинского года и много других знаков. Это гадание называется зайраджа, оно долгое и сложное, и я бы не припомнил ни одной его детали, не доведись мне трижды наблюдать его. Сожалею о том, что не обучился ему, поскольку из всех оккультных наук лишь его результаты не подлежат сомнению, даже в глазах некоторых улемов.

Завершив рисунок, астролог спросил мать, что ей хотелось бы знать. После чего взял буква за буквой ее вопрос, записал числовое значение каждой буквы и в результате сложнейшего подсчета вывел природный элемент, которому соответствует каждая буква. По прошествии часа его ответ гласил:

Мать была так взволнована, что не смогла выговорить ни слова, астролог поспешил ее успокоить:

— Хочешь знать будущее, готовься услышать о смерти. Разве она не венчает любую земную долю?

Сальма, дрожа всем телом, нашла в себе силы ответить умоляющим голосом:

— Венчает, это правда, но тут ведь она стоит в самом начале предсказания.

Вместо ответа ученый муж воздел глаза и ладони кверху. Ни звука более не издал он, когда же мать хотела отблагодарить его, он жестом отказался от оплаты.

Погибель Сальме принес четвертый прорицатель. На сей раз речь шла об одном из тех, кого в Фесе зовут муаззимин, изгоняющий бесов. Моя бабка — да смилостивится над ней Господь! — восхваляла этого человека, разрешившего, по ее словам, тысячу гораздо более запутанных дел. Поскольку он и впрямь оказался весьма востребованным, нам пришлось долго дожидаться его в прихожей.

Стоило Сальме изложить ему суть своих затруднений, его лицо осветилось снисходительной улыбкой, и он поклялся ей, что через семь дней она и думать о них забудет.

— У твоего кузена завелся в голове крошечный бес, которого надобно изгнать. Будь он здесь, я бы немедленно избавил его от него. Я передам тебе зелье, обладающее способностью изгонять бесов, и ты сделаешь это сама. Вот тебе заклинание, которое следует произнести над его головой во время сна сегодня вечером, завтра и послезавтра. Вот тебе склянка. Будешь капать при каждом заклинании.

В этот вечер отец уснул у Сальмы, и она без труда произнесла заклинание и обронила каплю зелья. Но на следующий день случилось то, чего следовало ожидать. Мохаммед был у Варды, мать, дрожа от страха, проникла в их спальню. Только она собралась оросить спящего отца каплей драгоценного зелья, как Варда завизжала, разбудила отца, и тот схватил нежданного гостя за ногу. Сальма с рыданием рухнула наземь.

Увидя в ее руках склянку, Мохаммед обозвал жену колдуньей, безумицей, отравительницей и, не дожидаясь рассвета, трижды прокричал: «Анти талика », объявив таким образом, что отныне она не жена ему.

В этот год Боабдиль собственной персоной явился к нам выразить соболезнования. Когда я говорю «к нам», я имею в виду дом Кхали, где мы жили с тех пор, как отец прогнал Сальму. Низложенный султан вошел в гостиную в окружении дворецкого, секретаря и шести стражников, одетых по моде Альгамбры. Он шепнул несколько приличествующих случаю слов дяде, который долго пожимал ему руку, после чего усадил его на свой высокий диван, единственный в доме. Свита осталась стоять.

Ночью скончалась бабушка, и с утра в дом стали приходить знавшие нас по Гранаде. Боабдиль явился без предупреждения, задолго до полдневной молитвы. Никто из тех, кто находился в это время у нас, не уважал его, и все же его титулы, даже потерявшие весь свой смысл, вменяли его бывшим подданным в обязанность с почтением относиться к нему. Да и случай был неподходящий для того, чтобы сводить счеты либо злиться. Один лишь Астагфируллах, вошедший чуть ли не следом за султаном, не удостоил его ни малейшим взглядом и, сев на первую попавшуюся подушку, стал вслух хриплым голосом читать стихи из Корана.