Уве Тимм - Ночь чудес

Опять мы некоторое время курили молча. Где-то в доме играло радио. Музыка, голос диктора, слов не разобрать, потом опять музыка, что-то из классики.

— Роглер был женат?

— Да, но развелся, давно. Я его жену никогда не видел. У него были приятельницы, в последнее время часто приходила женщина, с которой они хотели устроить выставку в Западной Германии, дама западная до мозга костей. Одежда, манеры — я это имею в виду. Наш Фигаро, а у него глаз наметанный, сказал так: хороша, богата и с головой все в порядке, у нее все есть, она всего может добиться, но она и в самом деле хочет получить буквально все, и это — ее единственный недостаток. Крамер думал, у Роглера с ней роман. Но по-моему, он не прав, их связывали чисто деловые отношения, слишком разные они были люди. Со стороны поглядеть — словно два расхожих стереотипа: она — Запад, он — Восток. Роглер своему внешнему виду совершенно не придавал значения. Ходил в сандалиях из братского Вьетнама и потрепанных штанах, пуловеры у него вечно были с пузырями на локтях, старомодные такие кофты, с оленями на груди, какая-то старушка вязала. А та женщина, как я уже сказал, исключительно красивая дама, носила шелковые платья и, назло всем активистам борьбы за права животных, туфли из змеиной кожи. Уверяла, правда, что они из заменителя, когда я спросил. Мне ли змеиную кожу не знать, по части змей я, когда жил с цыганами в Румынии, кое-каких знаний нахватался. А прическа у нее была, скажу я вам, — даже Крамер не осмелился предложить свои услуги. — Шпрангер засмеялся — впервые за все время, что длилась наша беседа.

— Розенов жил в этой комнате?

— В этой. Года два, как съехал. С тех пор я ее занимаю, рояль, как я уже сказал, тоже перешел в мою собственность.

Я встал и подошел к роялю, погладил гладкую черную крышку, лак на удивление хорошо сохранился. Потом, будто обнаружил только что, воскликнул:

— Тут, в крышке — дыра!

— Верно. Неужели наш Фигаро не поведал вам эту историю? Странно. Он живет в доме с сорок шестого года.

— Живет, и ладно. А вот стрижечку он мне все-таки навязал, да еще маникюр предлагал, насилу я отвертелся.

— Понимаю. Так вот, коммерции советник, которому принадлежал дом, в сорок пятом году жил в каморке прислуги. Остальные помещения занимали русский полковник, его адъютант и два денщика. Говорят, полковник был великолепный стрелок, бил в цель из пистолета без промаха. Особенно ему нравилось стрелять по бокалу с шампанским, который советник держал в вытянутой руке. А иногда ставил бокал себе на голову. Садизм тут ни при чем. Эти двое, хорошенько нагрузившись, играли в Вильгельм а Телля. Советник был за сына. Лишь однажды полковник так налакался, что промазал, но попал не в советника, а в поднятую крышку рояля. Сидел же за роялем не кто-нибудь, офицер НКВД, мазурку наигрывал. Отправили полковника отбывать срок куда-то под Мурманск. А рояль, он в полном порядке, если не считать того, что жутко расстроен. У меня он, впрочем, служит вместо полок для разного хлама. Бывает, стоишь, заворачиваешь в целлофан тюльпаны — я в оптовой цветочной фирме работу нашел, — подрезаешь стебли садовыми ножницами и думаешь: ну что ты не продашь этот рояль? Однажды решился наконец, даже покупателя нашел. Договорились, грузчиков наняли. Так нет же — накануне ночью снится мне странный сон. Будто стали рояль по лестнице спускать и он вдруг сорвался вниз. А я стою на площадке и как из ложи сверху все это наблюдаю. Рояль вырвался из рук грузчиков, ремни лопнули, и он загремел по ступенькам, издав один-единственный протяжный вопль. Не грохот раздался, а пронзительный нестройный крик, полный ужаса и отчаяния, исторгнутый этим растрескавшимся, звенящим, дребезжащим стальными струнами зубастым ртом. Проснулся — это я сам кричу… И той же ночью решил — нет, не продам рояль, пускай останется. Думаю, его место — здесь, в этой комнате, где он обрел родной дом после долгих скитаний. — Шпрангер пососал сигару. — Вот тебе на! Теперь у меня из-за этого рояля сигара погасла! Если вы не против, докурю ее потом на досуге. — Он осторожно стряхнул пепел и пристроил сигару на краю пепельницы. — Пойдемте. Покажу вам комнату, где жил Роглер.

Мы прошли по темному коридору, где вдоль обеих стен тянулись книжные полки, завешенные большими серыми полотнищами. Пахло старой одеждой и обувью, мокрой бумагой. Мне снова припомнилась итальянская халтура-макулатура. Одно утешало — все-таки я выторговал у мошенника-итальянца немало, сделка у него вышла не очень-то прибыльная.