Михаил Барышев - Вороний мыс

У Наташи похолодели кончики пальцев.

— Где он?

— Вон в той палатке… Ты чего, Наташка? Что с тобой?

Наташа не ответила. Она чуть не бегом заторопилась к небольшой палатке, стоящей поодаль, на краю медсанбата. Возле палатки прохаживался часовой. Он строго окликнул Наташу.

— Мне только посмотреть, товарищ ефрейтор… Одним глазком взглянуть. Я даже внутрь заходить не буду, честное слово… Пожалуйста, товарищ ефрейтор!

— Не положено, сестричка. Не имею права.

В это время к палатке подошел пожилой капитан со шрамом на щеке. Он спросил Наташу, кто она и почему оказалась в медсанбате? С минуту подумал и приказал автоматчику:

— Пропустите товарища старшего сержанта.

В полумраке душной, наглухо зашторенной палатки Наташа увидела на носилках костлявого, незнакомо длинного человека в финском сером френче, в подкованных ботинках и брезентовых гетрах на медных пряжках. Голова его была замотана бинтом, левая рука уложена в проволочную шину. Закрытые глаза и тонкий нос со знакомой горбинкой.

Сердце разнобойно и загнанно торкнулось где-то под самым горлом: «Митя!»

Наташа кинулась к носилкам, встала на колени, с ужасом ожидая, что пальцы почувствуют смертельный холод, протянула руку.

Жив! Живой Митя!.. Живой…

От радости она обессилела и качнулась из стороны в сторону, словно под ударом ветра. Капитан со шрамом на щеке поддержал ее, и это помогло Наташе взять себя в руки.

Опытными глазами фронтового санинструктора она оглядела Митю. Худое, в ссадинах и кровоподтеках лицо его было ужасно. Пугал неподвижностью подбородок и закатившиеся в костлявые орбиты глаза, замкнутые синюшными веками.

Когда Митя застонал, негромко и страшно, не разжимая спекшихся губ, Наташа снова ослабела и заплакала, уткнувшись в колючее сукно чужого френча.

— Вы знаете его, сестра?

— Знаю.

Наташа назвала капитану имя, фамилию, звание, номер части и должность Дмитрия Волохова. Все это было, видимо, известно капитану, и он не стал ничего уточнять.

— Вас не удивляет, что Волохов в чужом мундире? Пойдемте ко мне, побеседуем.

В землянке особого отдела Наташа рассказала капитану, что знала о Дмитрии Волохове. Даже о стихах незнакомого Гельдерлина.

— История! — задумчиво протянул капитан. — Два дня назад нам вот эту листовочку кинули.

Наташа взяла четвертушку бумаги и обомлела. На ней была напечатана фотография: трое сидят за столом, нагнувшись над котелком. Крайний из них — Митя. Возле него пузатая бутылка с пестрой этикеткой и стакан. Под фотографией напечатано, что русские разведчики, добровольно сдавшиеся в плен, обеспечены горячей пищей и им оказана медицинская помощь. Листовка призывала сдаваться в плен.

— Если добровольно сдались, зачем же медицинская помощь?

— Все это так, Сиверцева… Но на листовке Волохов в нашей гимнастерке, а через Свирь он перебрался в финском мундире. Сам он ничего пока объяснить не может… Из двенадцати человек возвратился один Волохов.

— Не верю, — сказала Наташа капитану со шрамом на щеке. — Не верю, и все!

Вспомнила проволочную шину на руке Мити.

— Он же с перебитой рукой Свирь переплыл! Не верю, товарищ капитан.

Наташа прижалась затылком к сучковатому бревну-подпоре так сильно, что ей стало больно, и решилась сказать то, в чем боялась признаться самой себе.

— Я люблю его, товарищ капитан… Люблю.

Впервые в жизни Наташа произнесла вслух слово, в котором была непонятная сила, и ужаснулась, что говорит его не Мите, а капитану особого отдела, с точки зрения которого такой довод ничего не стоил.

Но она знала Митю больше, чем капитан. У него были доказательства и факты. Но он не заглядывал Дмитрию Волохову в глаза, не слышал, как он читает стихи и какими словами рассказывает о матери и друзьях. Младший лейтенант Волохов не мог предать. Он же возвратился к нашим, к своим. Он же со сломанной рукой переплыл Свирь. Пусть хоть на него напялят эсэсовский мундир, Наташа будет верить в него.

— Ладно, — сказал капитан, — выслушав сбивчивые слова. — Напишите все, что о нем знаете.

Через два дня командир батальона, повстречав Наташу, спросил, что за ерунду она наплела капитану особого отдела.

— Разве любовь может быть ерундой, товарищ майор?

Комбат смутился и странно поглядел на Наташу.

— Война, товарищ старший сержант… Война идет, а вы такими делами занимаетесь. Несерьезно.

Через неделю комбата убили. Фамилия его была Левшин, Николай Степанович. Ему было двадцать четыре года, и он не успел понять, что любовь — это очень серьезное дело.