Михаил Барышев - Вороний мыс

Легче найти иголку в стоге сена, чем увертливую моторку, нырнувшую в такую жилку.

После товарищеского суда Одинцов еще строже стал исполнять свою работу. Сутками мотался по реке, сидел в засадах, перебирался с катерка на попутные рыбацкие бударки и появлялся в тех местах, где его не ждали. Не давал браконьерам никакого спуску. Увеличивал штрафы, отбирал незаконную рыбацкую снасть. Старался, как мог, а на последнем совещании начальство сделало Степану строгое замечание, что в Маячинке вроде приторговывают икрой. Требовало изобличить виновных. Бдительность призывало повысить, совершенствовать методы работы, профилактику налаживать.

Ночь была ветреная, и комарье, слава богу, не донимало. Затаенно и глухо шумели камыши. В вышине плыли невидимые и душные тучи. Иногда ветер разрывал их пелену, и в просветы вываливались куски неба, закованные звездами. Светляки их блестели просительно и тревожно, словно жаловались на одиночество в пустой и холодной бездне.

Ночная, угольной черноты, масляная вода, отдавала сырой прелью. Подкатывалась волнами к камышам, раскачивала катерок и недовольно взбулькивала, разбиваясь о крутой борт.

На реке перемигивались разноцветными огнями проходящие суда. Порой вскидывался, рождая тягучее эхо, неожиданный гудок. Едва различимая, проплыла баржа, высоко груженная снопами камыша. Он парусил, сбивал баржу к берегу. Крохотный буксир с натугой булгачил воду и густо сорил летучие искры из невидимой в темноте трубы. Промчалась, рассыпав бледно-голубое электрическое сияние иллюминаторов, полуночная рейсовая «ракета». На корме ее стояли люди и настойчиво пытались заглянуть в речную, туго затвердевшую темень. Никто из них не знал, что на другой стороне реки в просторном затоне одиноко сидит инспектор рыбнадзора, чутко слушая ночь. Что, глядя на пролетевшую «ракету», он недобро помянул собственную работу и позавидовал тем, кто через час, через полчаса будет в теплом доме, а ему, как проклятому, торчать в камышах до последних петухов и затем возвращаться в неприбранную комнату с тусклым окном и казенной посудой в казенной тумбочке. И ничьи глаза не обрадуются его приезду, и никто не жалеет, что сидит он в камышах.

Степан терпеливо осиливал медленно истекающие в темноте минуты, движение которых можно было угадать лишь по фосфоресцирующей стрелке часов, с механической настойчивостью прыгающей от деления к делению.

В камышах шарил неприметный ветер. Что-то ворошил в глубине, шуршал и потрескивал. Словно хотел улечься и никак не мог выбрать место. Чернильная темнота рождала непонятные загадочные звуки. В конце ильменя протяжно ухал филин, вылетевший на охоту. Низко и бесшумно хищник скользил над камышами, выглядывая поживу желтыми круглыми глазами, которые не видят днем.

Рокот мотора за ильменем Степан почуял уже далеко за полночь. Привстав, инспектор вслушался в неясные звуки, долетевшие с ветром. Так и есть. В той стороне, где была запретная зона, приглушенно и опасливо, на малых оборотах, рокотал мотор.

Хватаясь за камыши, Степан вытянулся из укрытия на чистую воду и осторожно двинулся на веслах туда, где поднимался и опадал вкрадчивый звук.

Время шло к рассвету. Небо еще не прояснилось, но Одинцов понимал, что ночь уже переломилась, темнота стронулась, стала слабеть, оголяя над смоляной водой тугую кромку камышей и грузные, пугающие силуэты прибрежных ветел, днем таких зеленых.

Звук мотора становился отчетливее. Браконьерничали в Икрянинском затоне.

«Вот куда, сволочуги, залезли… Совсем уже обнахалились!»

Степан поудобнее передвинул кобуру пистолета. От таких можно всего ожидать. Два месяца назад в Оранжерейном ахнули по инспектору картечью в упор. И не копнулся, бедолага…

Камыши стали забирать вправо. Степан догадался, что подплывает к Икрянинскому затону, отделенному от реки протокой метров двадцать ширины.

Выискав подходящее место, Одинцов решил подождать, пока рассветет. В темноте браконьеры могли и ускользнуть от инспектора. Отрезая же им выход, Одинцов брал хищников наверняка. Перед засадой браконьеры окажутся как на голой тарелке. Тут им ни черт, ни дьявол не поможет. А за ружьишко схватятся, так из камышей их пистолетом пугануть будет удобно.

Ночь неохотно светлела. На восходной стороне неба прорезалась белесая щель, наливающая светом невидимого еще солнца. Степану доводилось видеть много речных закатов и восходов. Он знал, что рассвет поначалу будет подступать медленно, неохотно обозначать контуры облаков, горбатых бугров и деревьев, загонять в буераки и глухие камыши остатки ночи. И только после этого полыхнет и станет наливаться сочным сиянием, густо розоветь заря и в высветленный ею простор легко и всегда неожиданно выкатится солнце.