Татьяна Алфёрова - Поводыри богов (сборник)

Последнее желание потрачено зря, жене ничего не угрожало, обошлось бы и так. Что бы ему подождать четверть часа! Поздно!

А народ уже плавал, отфыркивался, плескался. Только «сухого» тренера все не было видно.

Ни в кармане брюк, ни в пиджаке, ни в белье – нигде платка не было. Данилыч проверил души и туалет, в который не заходил, но – мало ли; спросил у вахтерши, спустился в гардероб, пусть тот и не работал. Тщетно. Платка не нашел. Не отыскался платок и на следующий день.

В освобождение взамен на собственное благородство и бескорыстие – а как еще классифицировать желание «только бы обошлось с женой», желание гуманистическое и не жизненно необходимое лично ему – Данилыч не верил, скорей верил в технические неполадки того света. Или в очередной обман – безусловно, в обман! Другой вариант: условия игры изменились. Если игра не закончилась лично для него. А закончиться она могла только проигрышем: имел уже возможность удостовериться, нечистая сила мухлюет чище людей. А если черт договорился и с женой? Не зря же ей так везет последнее время, не по способностям везет. Алла решила избавиться от мужа. Экстравагантным способом, да. Договорилась с менеджером ада сама, параллельно с мужем или раньше – не имеет значения. С другой стороны, без всякого договора с чертями супруга могла элементарно подслушать его самый первый ночной разговор с бесом, только притворялась, что спит. После прикинула, сделала выводы и затеяла свою игру. Данилыч в первый раз усомнился, а хорошо ли знает свою жену? В игре батьку не щадят, как уверяет народная пословица, а мужа и подавно. Если поразмыслить, поведение Аллы изменилось совершенно, без семейно-объективных причин. Что-то тут не так, подозрительно. Объяснять невнятное и труднопостижимое приступом конспирологии соблазнительно для страуса, мысленно величающего себя циником. Но голову-то такой страус все равно в песок прячет. Усмешки же в направлении прочих, дескать, дураки, конспирологи – лишь для защиты, чтобы смешным не показаться, чтобы те же дураки сочли сведущим, дальновидным и главное ироничным.

Целый день Данилыч не ел, не мог. Вечером решил выйти прогуляться, в прихожей наклонился завязать шнурки и нечаянно выпил «маленькую». Та была запрятана в обувном ящике еще с «доотпускных» времен, и то, что жена не обнаружила бутылку, – знак судьбы. Но жена расслабилась, перестала опасаться его потенциальных запоев, Данилыч держался не первый год без всякой подшивки-кодировки, с тех пор как попал в больницу с предынфарктным состоянием. Но, завязав шнурки, сорвался.

Черт охотно пришел в первую же запойную ночь.

– Экий ты пес! – Данилыч решил высказаться честно. – Испугался благородного жеста? С женой-то благородное же оказалось желание!

– Душа моя! – черт выглядел до омерзения промежуточно: усы Данилыча – глаза Ватсона, виски Данилыча – щеки Ватсона и так далее, и тем заметней полярность образов. – С развенчанием идеи демократии пафос дискредитировал себя, это ведь, дружочек, понятия связанные. «Благородный жест» – самому тебе разве не смешно, как звучит? Сейчас следует бояться этаких красивостей, пафос не то что не в моде, стыдно, коли заподозрят в оном. Веришь в идеалы – считай, дурачок, «ботаник», как говорят невыросшие тридцатилетние дети. Пф-ф, впрочем, верить можешь, вавилонская ветвь, только вслух не озвучивай, да? Конечно, какой-нибудь пугач станет тебе твердить о классицизме да иронии романтиков…

– Что с платком? – дерзко перебил его умствования Данилыч.

– А что с платком? – черт изумился. – Все по плану.

– Ты не потрудился озвучить свой план, – хотел язвительно, но получилось жалобно.

– Врастает в образ. И план, и платок. Довольно успешно! – Черт дробно засмеялся, еле приоткрывая рот, вместо пламени изо рта брызнули струйки прозрачной жидкости наподобие садового фонтана китайского производства, гость щелкнул пальцами, струйки воспламенились.

– Чистый спирт – определил Данилыч состав прозрачной жидкости.

– На левой ягодице, – добавил черт непонятное уточнение и был таков. В комнате пахло горелой резиной, незамечаемая до сей поры мебель обрела мягкие струящиеся очертание, где-то на втором плане тоненько причитала жена, в кухне свистело, наверное, закипал чайник.

Запой оказался краток, на четвертый день Данилыч проснулся слабым и в ужасе. Но сердце не прихватывало, ни сердце, ни желудок не подвели. Квартира с любопытством разглядывала хозяина новенькими стенами и натяжным потолком, пол старомодно прикрылся, натянув на себя толстый шерстяной ковер – от греха. Жена определенно умотала на работу в свою фирму, бросив Данилыча под ноги всем возможным опасностям. Это после того как он ее спас от практически натуральной смерти! До обеда злился, слегка мутило и потряхивало, к двум пополудни захотелось есть, резко и настоятельно. Из трех яиц, вынутых из картонного контейнера с надписью «Отборное», одно попалось тухлое, со сдвоенным вонючим зеленоватым желтком. Вытряхнул все содержимое сковородки в унитаз, принялся стряпать заново. Намазывая маслом минимально допустимой жирности хлеб из отрубей, вспомнил невнятный разговор с чертом, то есть сон про черта. Пошарил по карманам в поисках платка, без надежды, знал – не найдет. Съел яичницу, обжег нёбо. Языком раздавил мгновенно вздувшийся на нёбе пузырь, ощущение оказалось неожиданно приятным. Прежде Данилыч пугался даже таких ожогов до смерти, знал, что могут оказаться опасными по-настоящему. Новое знание, что смерть явится не через бытовую травму, расширяло границы допустимых неудобств, неудобства трансформировались в… Данилыч затруднялся с определением явления, не мазохист же, лишь страх в другую сторону направлен, нет, не так, изменился угол оценки. Точно, это звучит внушительно.