Джон Кракауэр - В диких условиях

Через двадцать лет я обнаружил, что моя ярость куда-то исчезла, что я не чувствовал ее уже много лет. Она сменилась покаянным сочувствием и чем-то вроде любви. Я понял, что разочаровал и взбесил отца ничуть не меньше, чем он меня. Я увидел, сколько горя принес ему своим узколобым упрямством и эгоизмом. Он собственными руками, специально для меня, создал из привилегий и возможностей мост к лучшей жизни, а чем за это отплатил я? Я порубил этот мост на куски, а потом еще и нагадил на обломки.

Но прозрение это пришло ко мне спустя много лет и отчасти благодаря свалившейся на отца беде. Разрушение выстроенного отцом самодостаточного мирка началось с предательства плоти. Через тридцать лет после вроде бы успешного эпизода борьбы с полиомиелитом болезнь по непонятной причине вернулась. Усыхали пораженные недугом мышцы, отказывались работать ноги. Проштудировав медицинские журналы, отец пришел к выводу, что страдает от недавно открытого заболевания, получившего название постполиосиндрома. Дни и ночи отца, словно постоянным фоновым шумом, наполнились сильными, а иногда просто невыносимыми болями.

В безумной попытке остановить развитие болезни, он начал лечить себя сам. Он шагу не ступал без саквояжика из кожзаменителя, битком набитого оранжевыми пластмассовыми баночками для пилюль. Каждый час или два он принимался копаться в нем, щурясь, читать этикетки и вытряхивать на ладонь таблетки декседрина, прозака и депренила. Кривясь, он всухую заглатывал лекарства целыми горстями. На полочке в ванной стали появляться использованные шприцы и пустые ампулы. Самопальная фармакопея из стероидов, амфетаминов, антидепрессантов и болеутоляющих постепенно стала центром всей его жизни, и в конечном итоге его некогда мощный разум неизбежно помутился под действием этих препаратов.

Своим все более иррациональным и бредовым поведением он оттолкнул от себя последних друзей. Исстрадавшаяся мама тоже, наконец, поняла, что альтернативы расставанию с отцом уже больше нет. Отец окончательно помешался и в какой-то момент чуть было не покончил с собой, причем сделал так, чтобы я во время этой почти успешной попытки самоубийства оказался рядом с ним.

После попытки наложить на себя руки его поместили в психиатрическую больницу под Портлендом. Когда я заезжал навестить его, он лежал на кровати, пристегнутый за руки и ноги, нес какой-то бессвязный бред и ходил под себя. Глаза его были полны безумия. То они сверкали дерзким вызовом, то наполнялись ужасом и растерянностью, то закатывались, не оставляя никаких сомнений об ужасном состоянии его измученного разума. Когда сиделки предпринимали попытки поменять ему постельное белье, он бился в своих оковах и осыпал проклятиями и их, и меня, и свою судьбу. В том факте, что все его железные жизненные планы в конечном счете привели его к этому кошмару, была горькая ирония, которую он совершенно не осознавал, а я воспринимал без малейшего удовольствия.

Он был не в состоянии заметить иронию судьбы еще и в том, что его упорные попытки вылепить из меня свою копию все-таки увенчались успехом. Фактически старику удалось зажечь во мне великий огонь амбиций, да только направлены они были совсем не туда, куда хотелось бы ему. Он так и не смог понять, что для меня аналогом его медицинской школы был Палец Дьявола.

Думаю, именно эти унаследованные от отца, но сбитые с прицела амбиции не дали мне признать свое поражение на Стикинской ледниковой шапке не только по возвращении из первой попытки восхождения на Палец, но и после того, как я чуть было не спалил свою палатку. Через три дня я снова отправился вверх по северной стене. На сей раз мне удалось подняться над бергшрундом меньше чем на сорок метров, а потом начался снегопад с ветром, я почувствовал, что не могу сосредоточиться, и повернул обратно.

Тем не менее, вместо того чтобы спуститься в базовый лагерь на ледниковой шапке, я решил переночевать на кругом склоне горы прямо там, где спустился сверху. И это была большая ошибка. К вечеру снегопад перерос в самую настоящую бурю. Каждый час выпадало по два-три сантиметра снега. Я залез в бивачный мешок и спрятался под нависающим краем бергшрунда, но небольшие лавины ссыпавшегося с вертикальной стены свежевыпавшего снега волнами перекатывались через карниз, медленно погребая под собой мое убежище.

Снег покрывал мой бивачный мешок (тонкий нейлоновый конверт, похожий на сумочку для сандвичей, только очень большого размера) по вентиляционный разрез минут за двадцать. Четырежды я выбирался из-под завалившего меня снега, но, оказавшись в снежной могиле в пятый раз, я понял, что с меня хватит. Я побросал вещи в рюкзак и попытался пробиться к базовому лагерю.