Вильям Козлов - Волосы Вероники

Трусом я не был, кто ездил со мной на автомобиле, называли меня лихачом, действительно большую скорость я любил, и были ситуации, когда моя жизнь была в опасности, но это все происходило на земле и я сам мог распорядиться обстоятельствами, в конце концов от меня зависело, сломаю я голову или сумею выкрутиться. И я выкручивался, хотя одна авария на шоссе Ленинград—Москва стоила мне двух ребер, а машине — кузова. В воздухе же ты сидишь, будто мышь в герметическом контейнере, и ждешь окончания опасного эксперимента. И тут уж ничего от тебя не зависит.

Вопрос Гоголевой был праздным, она должна знать, что в США я не был. Поэтому я промолчал. Кстати, немного удивился: Ольга Вадимовна была деловым человеком, пустых разговоров не любила, как говорится, сразу брала быка за рога. Черта, совсем не присущая большинству женщин.

— Да, вы же не любите летать на самолетах,— с улыбкой поддела она меня.

За этой невинной фразой скрывалось торжество: она, слабый пол, безбоязненно пересекает мировые океаны на воздушных лайнерах, а я — сильный пол — боюсь летать…

— Есть ведь пароходы,— заметил я, озадаченный ее осведомленностью: о том, что я не люблю летать, знали очень немногие. Кто же ей мог сказать?..

— Наш институт не настолько расточителен, чтобы посылать своих сотрудников за океан на пароходах,— посерьезнев, сказала она.

— Вы очень хотите, чтобы я побывал в Америке?

— Надо было бы вам там месяц-два пожить,— сказала Ольга Вадимовна.— Вы слышали про лабораторию плазмы Принстонского университета, которую возглавляет доктор Мелвин Готтлиб?

Про Готтлиба я слышал, но какое он имеет ко мне отношение?

Скоро я понял, какое…

— Если бы вы побывали в Принстонском университете, вы бы обязательно услышали про «Проект Маттерхорн»,— продолжала Гоголева, плавным движением руки доставая с письменного стола отпечатанную на ксероксе брошюру.— Суть в том, что американцы еще в пятидесятых годах предчувствовали, что они на пороге энергетического кризиса, тогда-то Комиссия по атомной энергии США выделила Принстонскому университету огромную сумму на разработку «Проекта Маттерхорн». Доктор Готтлиб и четыреста его сотрудников должны были укротить атомную реакцию и научиться управлять ею, тогда можно было бы обеспечить человечество дешевой энергией…

— Спасибо за популярную лекцию,— перебил я,— но мне все это известно. Работы по исследованию плазмы сейчас ведутся во многих развитых странах, естественно, и у нас. Доктор Готтлиб обещал, что термоядерные электростанции станут реальностью к двухтысячному году… Но какое это имеет отношение ко мне?

— Самое непосредственное,— холодно улыбнулась Гоголева.— Кто переводил статью о Мелвине Готтлибе из журнала «Интеллекчюал дайджест»? — она протянула мне перевод.

Статью месяца два назад переводил я. И Ольга Вадимовна прекрасно это знала. Свои переводы мы подписывали.

— Что в моем переводе вас не устраивает? — поинтересовался я, все еще не понимая, куда она гнет.

— Ваш перевод просто потряс меня,— улыбнулась Гоголева.— Вы, если можно так выразиться, открыли Америку! Я по наивности своей считала, что авторами «Манхеттенского проекта», ну того самого, который родил атомную бомбу в середине сороковых годов, являются Оппенгеймер, Ферми и другие известные ученые, а то, что доктор Готтлиб заделался организатором и душой этого печально известного проекта, для меня откровение!

Я молча перелистал перевод — так и есть, машинистка перепутала: вместо «Проекта Маттерхорна» она напечатала «Проект Манхеттена»! А я, шляпа, при чтении с машинки машинально пропустил эту грубую ошибку.

— Бедный доктор Готтлиб, если бы он прочел мой перевод, то вызвал бы меня на дуэль… Или у них это не принято? Скорее подал бы на меня миллионный иск в суд! — только и нашелся я, что сказать.

— Не знаю, как бы поступил Мелвин Готтлиб, а я вам, Георгий Иванович, делаю серьезное замечание,— отчеканила Гоголева.— Вы, лучший переводчик технических текстов в НИИ (я об этом и не знал!), допускаете такие ляпсусы…— Она кивнула на ксерокс: — Перепечатайте заново в пятидесяти экземплярах… за свой счет!

— Лучше пошлите в Америку, я согласен и на самолете,— с кислой улыбкой пошутил я.— Я лично извинюсь перед мистером Готтлибом.

— Вы, оказывается, еще и скупердяй,— чисто по-женски взглянула она на меня. В голосе ее прозвучали презрительные нотки.

— Повысьте мне зарплату, тогда, может быть, я стану щедрее: не пятьдесят, а сто экземпляров отпечатаю за свой счет,— в тон ей ответил я. С чего она взяла, что я скупердяй? Впервые меня в этом обвиняют.