Эдмонда Шарль-Ру: Забыть Палермо

Я полагаю, что расположение ко мне миссис Мак-Маннокс было вызвано короной, вышитой короной, которую она заметила на моем носовом платке и на которую я не имела никаких прав. После того как она сделала это открытие, я увидела на входной двери мою визитную карточку с добавленным словом «графиня», начертанным высокомерным почерком тетушки Рози, таким широким, просторным, с горбатой заглавной буквой и другими, как бы взлетающими в конце с чрезмерной самоуверенностью.

Она изменила свое отношение ко мне, стремилась говорить по-итальянски, встречала меня протяжным «Cara Gianna» [3] Дорогая Жанна (итал.) . , то и дело повторяла «chi lo sa» [4] Кто знает! (итал.) . , чтобы расположить меня к себе. Как разубедить ее? Как ей признаться, что эта корона всего лишь упражнение, исполненное в классе вышивания в Палермском монастыре, где я воспитывалась? Разъяснить? Нет, лучше было молчать. У тетушки Рози имелось свое специфическое представление о Европе. В ответ началась бы бесконечная дискуссия. «Да, миссис Мак-Маннокс, я была воспитанницей в одном монастыре. Почему воспитанницей? Моей матери уже не было в живых, а отец не мог один воспитывать шестерых. Да, я согласна с вами, шестеро детей — это слишком много. Итальянцы плодовиты? Вы говорите «плодовиты», словно речь идет о кроликах. Пожалуй, это нелюбезно, тетушка Рози. Какова профессия моего отца? Врач. По венерическим болезням? Но почему? Вам сказали, что вся Сицилия гниет от них? Что вы! Не больше и не меньше, чем в других местах, поверьте мне… От чего умер мой отец? От тифа. Он был в плену у англичан в Ливии. Нет, он не был фашистом, миссис Мак-Маннокс. Ведь многие итальянцы умерли во время этой войны, и они не были фашистами». Говорить с тетушкой Рози? Это значило противостоять банальностям, появляющимся неизвестно откуда, выступать против поколения, полного вздорных и упрямых представлений, кишащих в нем, как мошкара в жаркий день. Мне приходилось описывать монастырь, где прошло мое детство, часовню, трапезную, занятия вышивкой, музыкой, гимнастикой, уроки хороших манер. «Да, это были счастливые годы… Нет, нет, тетушка Рози, не было ни измождения плоти, ни суровых покаяний, нас вовсе не заточали, и мы не носили черных чулок. Да, конечно, носить черные чулки вредно, но раз мы этого не делали, стоит ли об этом говорить?»

И все же католицизм внушал тетушке Рози недоверие.

— Кто такие католики? — спросила она однажды. — Как их понять? Это практически невозможно. Из католиков я знаю только интеллигентов или полицейских агентов. Ну? Ясно вам?

И так как я не знала, что ей ответить, она добавила:

— Не доверяю я этим экзотическим характерам.

Это высказывание, как и некоторые другие, вроде: «Еврей всегда остается евреем», или «Меньшинство всегда бывает подозрительным», или «Актер! Но кто же захочет вести серьезное дело с актером? Хорошо известно, как эти люди неуравновешенны» — убедили меня в том, что тетушку Рози уже не изменишь. Пусть радуется тому, что заполучила итальянскую графиню, поселившуюся в одной из комнат ее дома. Зачем лишать ее жилицы-графини, ведь это ее весьма устраивает, она уже так ярко представляет себе придуманный ею персонаж. Все это может показаться детской затеей. Но трудно даже себе представить, до чего может дойти жажда респектабельности у шестидесятилетней вдовы в Нью-Йорке, которой надо к тому же выдать замуж племянницу. Апартаменты миссис Мак-Маннокс стали слишком большими после смерти мужа и особенно после того, как Бэбс перебралась в отдельную квартиру, выходящую на ту же лестницу. Мак-Маннокс жила неподалеку от Парк-авеню. Прекрасный вид, хороший воздух. Зимой здесь встречались люди, одетые в плотные меховые шубы, они прогуливали между чахлыми деревьями своих собак, обутых в ботиночки. Мне кажется, что тетушка Рози выбрала это место для жилья именно из-за солидности адреса, а не потому, что оно приятно выглядело.

— Хороший адрес, — говорила она, — значит не меньше, чем предки и семейные портреты. — Она твердо верила в важность подобных вещей. — Еще и передняя, конечно… самая важная комната. — На этот счет у тети Рози было твердое мнение. — Посетитель судит о вас, — сказала она, — по тому, что ему прежде всего бросается в глаза.

Это было разумно, и мне было понятно, что она весьма дорожит передней своей квартиры с убранством в готическом стиле, деревянной обшивкой стен, электрическим камином, пылающим ночью и днем, широким диваном, обитым зеленым бильярдным сукном, и, наконец, стоящим у дверей на страже калош и пуделей швейцаром в украшенной золотым галуном фуражке, выглядевшим столь же почтенно, как слуги из старых аристократических семей.