Эдмонда Шарль-Ру - Забыть Палермо

— А зачем? — ответил Кармине.

Тогда Альфио рассвирепел, он был в такой ярости, на которую способны только итальянцы, люди из народа, вопил, жестикулировал. Обрушился на Кармине, как на мальчишку, который сам не понимает, что натворил.

— А ты знаешь, что там увидишь? Люди с голоду умирают. Мне стыдно за тебя, Кармине. Да, стыдно… Кого может интересовать Сицилия? Ничуть не лучше, чем Саудовская Аравия: те же камни, та же засуха, и столько же грязи. Может, туда поедешь? Наш остров — гиблое место, и туда ты тащишь Бэбс… Насмотришься на нищих, неудачников, калек. Что она только подумает потом о нас с тобой! Ну и ну… Из кожи вон лезешь, всю жизнь горе мыкаешь, чтоб где-то пустить корни, стать человеком уважаемым, а что откалывает ваш сынок? Куда он едет в свадебное путешествие? Да в гости к этим вшивым типам, которых противно считать своими родственниками.

У Кармине испортилось настроение. Никогда он не видел отца таким раздраженным. «Господи, — думал он. — Как спокойно мы прежде жили». Но он овладел собой, решив, что Альфио просто стареет и надо проявить терпение. Но вот уже Альфио голосом, полным бешенства, не первый раз выкрикнул:

— В конце концов, делай как знаешь!

«Отчего он так разволновался, — думал Кармине, — и зачем я решил туда ехать?» Это было ему неясно. Особо существенных причин как будто не было. В голове туман. Может, он так устал от приготовлений к отъезду? Путешествие начало казаться ему ненужным. Он был готов отказаться от него. Кармине понял, осознал с опозданием, что он не вправе сам решать, как прежде. Будущее он разделяет вместе с Бэбс. Прежде жизнь была легкой, вольной, пока он был вместе с Альфио, Калоджеро и Агатой. Конечно, у Кармине бывали и маленькие интрижки, родственники этим не интересовались. Согласие всех Бонавиа держалось на том, что они не мешали друг другу. «Тут я узнал счастье, — сказал себе Кармине. — Мне казалось, что все идет так, как небу угодно». А теперь? Не нарушится ли эта гармония?

Как ушат холодной воды ощутил Кармине этот спор с отцом. Ему было не по себе, одолели мрачные предчувствия, он глубоко разволновался. У порога ресторана он встретил поджидавшую его Агату. Она подошла, обняла его и стала горячо целовать в глаза, лоб, подбородок. Она трясла его и ласкала, как будто Кармине был ребенком. Он хохотал:

— Да ну, Агата, хватит… Мне не двенадцать лет. Скорей я должен тебя целовать.

Трепещущим голосом она сказала ому на ухо:

— Я знаю, куда ты собираешься. Билеты видела. Это правильно. Что бы я ни дала, чтоб уехать с тобой!

Он коснулся рукой ее влажной щеки. Агата расплакалась.

— Агата! Прошу тебя, успокойся. А то я тоже начну плакать…

Агата пыталась сдержаться, но слезы текли и текли по щекам на платье. Кармине крепко обнял ее, уверяя себя, что это не сон. Свою пугливую маленькую Агату, свою гордость держал он в объятиях. В эту минуту он забыл обо всем.

На следующий день Кармине уехал.

Чудесный праздник, хотя в Палермо не хватало воды и, к сожалению, много дворцов и церквей все еще были в руинах… Прекрасный праздник — так считали все. Улицы были иллюминированы от начала до конца, но взрывы ракет оказались небезопасными, слишком сильными и, как всегда, фейерверк вызвал жертвы. Кроме того, было несколько происшествий. Один колбасник мстил за свою честь. Ножом длиною в сорок сантиметров он убил целую семью из пяти человек. Но расследование показало, что подозрения убийцы не подтвердились: жена ему не изменяла. Когда проходила религиозная процессия, убили и одного карабинера ударом по голове. Осталось семь сирот… Полиции так и не удалось найти виновного. Вот и все неприятные происшествия, как назвала их местная пресса. Тем не менее праздник людям понравился: муниципалитет как следует раскошелился. На этот раз расходы были солидными, а не жалкими, как обычно, и это повлекло всеобщее ликование… Вот какие новости стали известны в тот вечер, когда Кармине и Бэбс прибыли в Палермо. Это было 14 июля, в день праздника святой Розалии.

Оказывается, что знаменитый посетитель некогда почтил своим пребыванием отель, в котором они остановились. Им был Вагнер. Мраморная белая дощечка уточняла, что здесь он написал «Парсифаля» и что, если бы это творение было рождено в другом месте, оно не было бы столь прекрасным. Готическо-мавританское оформление холла, помесь роскоши и скверного вкуса, пальмы в ящике внизу у лестницы, обилие колонн и статуй — все это плюс память о гениальном туристе Вагнере, оставившем в Палермо частицу своей души, бесконечно восхитило Бэбс. Отличала ли она Парсифаля от эффектных Психей и танцующих купидонов в холле? Пожалуй, нет. Но все импозантное да еще в крупном масштабе казалось ей достойным внимания.