Нина Федорова - Уйти по воде

– Кто они, чтобы учить тебя? – кричал, наклоняясь со сцены, солист, по его виску ручейком струился пот, стекал за ворот, но было понятно – ему все равно, сейчас главное – докричаться, как будто лично Кате хотел он это крикнуть, как будто хотел дать ей сил для борьбы – послушай меня, послушай, ты не одна такая!

Пусть кто-то снисходительно назвал бы это подростковым бунтом, но Кате, Кате, да, взрослой девушке, выпускнице с дипломом, больше всего нужны были сейчас силы для бунта. Подросткового, не подросткового – не важно, главное было – взять сил, начерпать как можно больше для предстоящих – она чувствовала, что дальше будет еще хуже и страшнее – одиноких ночей, когда снова и снова станет приходить к ней палач: она сама.

Она, кажется, скакала вместе со всеми и пела, нет, разве это пение – кричала Было так легко потерять голову и хотелось – ее потерять, потому что (как филологической девушке не вспомнить Бахтина?) во всем этом было такое карнавальное безумие, такой неожиданный исход и такой – как она сказала потом Костику – кайф! Музыка захлестывала, вибрировал пол, вибрировало все внутри, хотелось громче и быстрее, громче и быстрее, кругом – только этот грохот, но такой выстроенный, такой осмысленный, попадающий во все нужные точки Рок.

На нее вдруг как озарение снизошло, она на наглядном примере поняла – так вот в чем сила проповедей Проповедь имеет силу, только когда человек верит, только когда говорит правду. Прыгающий на сцене солист, уже весь мокрый от пота, был искренен в своем пении-крике, это шло у него из души, из сердца, из его глубокой убежденности в правде, о которой он пел. Он не жалел сил, он – отдавал: силу, убежденность, страсть, казалось, что и душу, и жизнь – потому что невозможно так петь, не выкладывая всего себя целиком Невозможно лгать самому себе, если ты так отдаешь На таких высотах и скоростях фальшь немыслима – или правда, или смерть. И мог ли тягаться с этой горячей убежденностью какой-нибудь отец Маврикий, повторяющий прописные истины, которые фактически никогда не применялись на практике? Что толку было говорить о любви абстрактно, «цитатно», когда ее не было – этой любви, когда была только фальшь, цензура, «как надо», «как благочестиво», как будто в людях нет жизни, как будто не течет в жилах жаркая кровь, как будто кругом мертвецы Как можно говорить с молодежью так, как будто перед тобой полуживые старики? Да что там с молодежью, с каждым, кто еще жив, каждому нужно это – искреннее, настоящее. Просто так нельзя с живыми – говорить мертво.

Они вышли из клуба в ночь, все еще полные этого веселого грохота Только что прошел дождь, и было так хорошо идти по осенней ночной Москве, слушая ее шум, вдыхая ее запах, который разносил налетающий порывами прохладный ночной ветер. Пролетали машины, шурша шинами по мокрому асфальту, пронося с собой запах бензина, особенно острый во влажном после дождя воздухе; в их мокрых блестящих боках неверно, искаженно отражался свет фонарей и витрин Из стеклянной, полной белого, почти дневного света, палатки, где торчал в белом колпаке и фартуке кавказец, несло масленым, тяжелым духом шаурмы и чебуреков, из круглосуточной кофейни прилетали ароматы более возвышенные – сладких женских духов, выпечки, яблок с корицей и кофе. Откуда-то издалека – из метро, вероятно, – шла теплая волна людских запахов, которые смешивались с амбре дешевых сигарет и пива – на троллейбусной остановке собралась веселая компания. Пахло мокрым асфальтом, уставшим за день городом, пахло ночной Москвой

Катя вдохнула этот воздух полной грудью

«Да ведь и ты-то сама, – сказала она вдруг себе то, что всегда боялась сказать, – ты сама тоже постоянно врала»

Всю свою жизнь она играла чужую роль – роль какой-то неведомой, несуществующей «правильной православной девочки», которая никогда не была ей близка Она всегда врала, потому что боялась – обличений отца Митрофана, огорчения родителей, вечных мук, Геенны, Божьего гнева. Она всегда – всю свою жизнь – была самой настоящей чистокровной фарисейкой Делала и говорила то, во что не верила, что не чувствовала, что не отзывалось – ни в сердце, ни в разуме Всю жизнь она боялась задавать такие простые и логичные вопросы, которые задавали вокруг все неверующие или «сомневающиеся» люди, нет, ни в коем случае, ведь я же «уже православная» – как можно сомневаться! Как можно допустить хоть какую-то «неблагонадежность»? Не зная ответов, она всегда гнала от себя сомнения как «дьявольское искушение», она не имела своего мнения ни по одному серьезному вопросу, она просто повторяла за батюшками и другими «православными авторитетами» их заштампованные, заученные слова, замыливающие Истину, затрепывающие Слово Божие, пустые слова, не пропущенные ни через одно сердце, жемчужины под ногами свиней.