Паскаль Брюкнер - Дом ангелов

Изольда, уже овладевшая собой, смотрела на него сурово. Она не одобряла излишней чувствительности. При всей своей самоотверженности сама она была сдержанна: служила людям, но не раскрывалась им, совершая необходимые действия, независимо от личного отношения. Ее великодушие существовало отдельно от нее, быть может, это была самозащита, способ не поддаться отчаянию. Пожимая руки хористам, Антонен с изумлением увидел перед собой пьянчугу, которого он забил ногами полтора года назад на бульваре Малерб, у парка Монсо.

Ошибки быть не могло, это был он, и даже в лучшей форме. Антонен узнал бы его из тысячи.

Стало быть, он не умер!

И теперь, живехонький, распевал гимны на траурной церемонии.

Даже этого он упустил!

Это был плевок в лицо.

От такого конфуза все волнение как рукой сняло. На карту была поставлена его честь.

И он выбрал воскресный вечер, когда город закрывает ставни и рано ложится спать. Изольда дала ему выходной, он работал на износ и заслужил немного свободного времени. Около шести часов стемнело, погода стала мягче, дул западный ветер. Сыпал мелкий дождик, прогнавший последних прохожих и затуманивший свет фонарей. Около девяти Антонен сел в метро на линии 8, вышел на «Порт-Доре» и потрусил к логову Фредерика под кольцевой дорогой. Надо было двигаться, чтобы дойти до конца, — логическим завершением гонки станет убийство. Вдали виднелись темные силуэты аттракционов Тронной ярмарки с крошечными точками сигнальных огоньков. Он поспешал, торопясь убить, в сыром холоде парижской зимы, по пустынным улицам. Его била дрожь, но он был полон решимости выполнить свой долг. Он надвинул на лицо капюшон, как бандиты в кино, и почувствовал себя другим человеком, больше, сильнее. В области насилия на ком клобук, тот и монах. Чтобы добраться до логова Фредо, надо было вскарабкаться на бетонную насыпь, блестевшую от дождя. Лесенка была убрана, но Антонен, в ботинках на рифленой подошве, в два счета залез наверх. Фредо спал на тюфяке, закутавшись в грязный спальник. Под мостом царила непроглядная тьма, но Антонен включил фонарик. Тамилы тоже спали, со своего места увидеть его они не могли. Над их головами вибрировали под тяжестью машин и грузовиков металлические балки. Из опрокинутой пластиковой бутылки вытекали остатки бормотухи, которая, гадко воняя, подсыхала, точно запекшаяся кровь. Фредо напился, значит, будет легче. Он спал на левом боку, фурункул у правого глаза налился лиловым и походил на светящийся сталактит.

Бедняга Фредо, он ему нравился, они могли бы стать товарищами по несчастью. Антонен погладил его волосы, чуть было не поцеловал. Он избавит его от бремени жизни. Достав из кармана найденный на стройке тонкий электрический провод, он осторожно, как отец, обматывающий шарфом шею своего ребенка, просунул его под затылок друга. Итак, после месяцев приготовлений он наконец-то сделает это. Трудно только в первый раз.

Прощай, товарищ, ты заслуживал лучшей участи.

И тут едва слышный шепот донесся из спального мешка:

— Давай, старина, прикончи меня…

Антонен вздрогнул как громом пораженный. Он прислушался, уверенный, что ему померещилось.

— Я уж давно тебя жду…

От изумления он упал навзничь. А тихий голос продолжал:

— Я сразу понял, чего ты сюда таскался, почему мне помогал. Я догадался, только не знал когда. Каждый вечер я ждал, что ты придешь.

Из спальника показалась всклокоченная голова Фредерика.

— Знаешь, что хуже всего на улице? Презрение прохожих. И у тебя оно самое: твоя фальшивая доброта. Ты не первый вьешься вокруг нас. Сними капюшон, смешно на тебя смотреть.

Фредерик щелкнул зажигалкой: голова его была наклонена набок, провод еще обвивал шею, точно позорный ошейник. Губы растянулись в смущенной улыбке.

— Мы ведь немногого стоим…

Он покачал головой.

— Я могу притвориться, будто сплю, если тебе станет легче.

— Нет, только не это.

— Тебе неприятно, если глаза у меня будут открыты?

— Ты не понял, я не хотел ничего плохого…

Фредерик сощурился, разочарованный ложью.

— Ну конечно…

Его скептический взгляд доконал Антонена. Он вскочил и, даже не подобрав провод, бросился бежать. Поскользнулся на насыпи, усугубив позор, и скрылся, пряча во тьме свой стыд. До рассвета он бродил по улицам сам не свой. В третий раз за этот год высшая сила помешала его призванию. Он вернулся домой в шесть утра, встретив пьяных гуляк, вывалившихся из ночного клуба, рухнул на кровать и проспал до четырех пополудни. Рабочий день пропал, он боялся гнева Изольды. Он позвонил, сослался на приступ гастроэнтерита; она назвала его безответственным и пригрозила выставить, если он еще хоть раз прогуляет, не предупредив. Не мог же он ей объяснить: «Понимаете, мадам де Отлюс, я хотел задушить бомжа и сдрейфил. У меня из-за этого депрессия!»