Жан-Мишель Генассия - Удивительная жизнь Эрнесто Че

– Заледенели. Знаешь, ты очень красивая.

– Сколько тебе лет, товарищ?

– Перестань так меня называть… Скоро будет тридцать восемь.

– Ты мог бы быть моим отцом.

– А сколько лет Йозефу?

– Пятьдесят шесть.

– Я мог бы быть его сыном.

– Ты на двадцать лет старше меня.

– Кстати, как я выгляжу?

– Усталым.

Они стояли, выстроившись на верхней ступеньке крыльца, и смотрели на Хелену и Рамона. Она шла чуть впереди, он брел следом. Йозеф спустился им навстречу, Хелена не остановилась, а выбившийся из сил Рамон уронил одеяло на землю и спросил:

– Долго я буду таким доходягой?

Йозеф подобрал одеяло.

– Вы же знаете, главное в любом деле – умение терпеть, – невозмутимо ответил он и помог своему пациенту дойти до двери.

К ним подошли Сурек и телохранитель.

– Было не слишком разумно уйти, не предупредив нас, – по-испански укорил лейтенант Рамона.

– А что, собственно, случилось? Мне запрещены прогулки? Чего вы боитесь? Что меня похитят цэрэушники?

– Прошу, говорите тише, вас могут услышать!

– Да тут на сто километров вокруг нет ни одного американца!

– Ошибаетесь, они умеют оставаться невидимыми.

– Ну что за болван! Вы сами-то верите в то, что говорите? Убирайтесь!

Сурек и охранник мгновенно испарились, и Рамон остался один на один с Йозефом.

– Этот чурбан пуще смерти боится агентов ЦРУ.

– Вы не раз совершали… недружественные акты против Соединенных Штатов, так что любить вас им не за что.

– Вам известно, кто я?

– Рамон Бенитес, уругвайский гражданин… или аргентинский.

– Кто вам рассказал?

– Вы сами себя выдали – только соотечественник может питать такую страсть к Гарделю. Я сопоставил: бывший врач, астматик, все тело в шрамах и рубцах, имеется некоторое сходство со знаменитым партизаном – и сделал выводы.

– Очень вас прошу, ни с кем не делитесь своей догадкой. Думаете, я поправлюсь?

– Обещаю. Если будете благоразумным.

– Будь я благоразумным, не оказался бы здесь.

Я аргентинец, но я забыл Аргентину. Я покинул родину так давно, что, кажется, был тогда другим человеком, да и жизнь была другой. За двенадцать лет я вернулся на родину только раз, всего на несколько часов, и не видел ни членов семьи, ни город, который так люблю. Буэнос-Айрес – олицетворение танго, а я – «плохой» аргентинец. Потому что не умею танцевать. Сегодня рядом со мной мало друзей-аргентинцев – настоящих друзей, братьев, а не просто знакомых. Я часто говорю, что стал иностранцем в собственной стране, оторвался от корней, сознательно отдалился. Считал, что там борьба лишена смысла. Почему я так мало думал о родной земле? Почему отдал ее на откуп реакционерам и военщине? В молодости я мало интересовался политикой и взирал со стороны на демонстрантов и протестующих студентов. Я жил со странным, довлеющим над всеми остальными чувствами убеждением, что Латинская Америка – континент нищеты, угнетения и жертв империализма, там было за что бороться, но я оставил это другим. Их уничтожили легко и просто, потому что мы их бросили. Мы могли бы сделать в Аргентине то же, что удалось совершить на Кубе. Наше следующее сражение произойдет в Аргентине – страна созрела для перемен, у нас все получится.

Йозеф не мог скрыть недовольства, Хелена понимала, что рассердила отца, и тоже злилась. Йозеф взял за правило не давать волю гневу, если ему что-то не нравилось в поведении жены или дочери, и в большинстве случаев не выдавал своих чувств. Гнев испарялся, а с ним и причины изводить себя и ссориться со своими женщинами. Йозеф хотел мира и покоя в семье и старался всячески оберегать ее от мелких каждодневных раздражителей. Он считал, что на свете ничтожно мало вещей, из-за которых стоит портить себе жизнь.

Этим вечером раздражение читалось на его лице, он сидел, поджав губы и положив кулаки на стол, а Тереза всеми силами пыталась предотвратить взрыв – говорила не умолкая, пересказывала свежие сплетни о жизни кооператива: Мирослав застукал Магду в постели с Милошем.

– Средь бела дня, представляете?

Возможно, гроза и прошла бы мимо, не реши Хелена высказаться:

– Да за кого себя принимают эти тупые крестьяне? Неужели до сих пор не поняли, что жены – не коровы и не собаки, которым можно отдавать приказы?

Все миротворческие усилия Терезы пошли прахом. Йозеф побагровел от гнева.

– Довольно! – воскликнул он и шваркнул кулаком по столу, едва не пролив суп. – Предупреждаю, я больше не желаю, слышишь – не желаю! – чтобы ты выходила из дому с господином Бенитесом. Его я на ключ запирать не могу, хочет гулять – на здоровье, но без тебя!