Ричард Мораис - Путь длиной в сто шагов

Прибыв в этот средневековый город на склоне холма, мы вскоре случайно обнаружили, что как раз в те дни местные жители проводили ежегодный фестиваль белых грибов. Солнце садилось над долиной и Тразименским озером, и папа, выстроив нас гуськом, повел всех в парк Кортоны, кипарисовая аллея которого была увешана праздничными гирляндами и заставлена деревянными столами, украшенными полевыми цветами в банках из-под варенья.

Праздник был в самом разгаре. Там наигрывали тарантеллу на кларнете и маленьком барабане и несколько пожилых пар плясали на деревянной платформе. Похоже было, что весь город вышел на улицы, толпы детей с воплями требовали сахарной ваты и жареного миндаля, но нам все-таки удалось занять деревянный столик под каштаном. Вокруг нас продолжали толпиться местные жители, настоящий вихрь бабушек, дедушек и детских колясок, все смеялись, жестикулировали и болтали.

– Menu complete trifolato, – заказал отец.

– Чего? – спросила тетя.

– Цыц!

– Что значит «цыц»? Не смей мне говорить «цыц»! Почему меня вечно затыкают? Я хочу знать, что ты заказал.

– Вечно тебе все надо знать, – набросился отец на сестру. – Это грибы. Местные грибы.

Да, это они и были. Тарелка за тарелкой – pasta ai porcini (паста с белыми грибами), scaloppine ai porcini (эскалопы с белыми грибами), contorno di porcini (гарнир из белых грибов). Одно блюдо с белыми грибами за другим плыло к нам из палатки на другой стороне парка, где местные женщины в передниках, обсыпанных мукой, готовили грибы, подозрительно похожие на куски сырой печени. А рядом с палаткой стояла гигантская посудина с шипящим маслом размером с калифорнийское джакузи, в форме гигантской сковороды, ручка которой служила дымоходом и отводила от жаровни дым. Вокруг нее стояли трое толстых мужчин в больших поварских колпаках; они опускали припудренные мукой грибы в шипящее масло и попивали красное вино из бумажных стаканчиков.

Три дня впитывали мы жар Тосканы и купались в нем, собираясь каждый вечер на закате к ужину на крыше нашего пансиона.

– Cane, – сообщал папа официанту. – Cane rosto.

– Папа, ты только что заказал жареную собаку.

– Нет-нет, он все понял.

– Ты хотел сказать «carne». Carne.

– Ох, точно. Да. Carne rosto. И un piatto di Mussolini.

Когда мы объяснили, что папа хотел блюдо мидий, а не диктатора на блюде, растерянный официант наконец удалился. Вскоре стол уже был уставлен тосканской едой. Целая батарея терракотовых горшочков окутывала нас ароматом лаванды, шалфея и цитрусовых. Мы ели дикую спаржу с фасолью, толстые куски говядины, доведенные до совершенства над дровяным очагом, бискотти с грецкими орехами, пропитанные домашним вином от нашего хозяина – «Вин Санто». И мы смеялись, снова смеялись, как когда-то.

Рай земной, правда?

Спустя десять недель после начала нашего путешествия по Европе мы погрузились в прежнюю тоску. Мы все до смерти устали от этой бесконечной езды, папиного стремления в никуда и его пометок в потрепанном экземпляре ресторанного справочника «Ле Боттин гурман». Ресторанная еда каждый день в течение недель опротивела. Мы готовы были на что угодно ради собственной кухни и простой поджарки из картофеля и цветной капусты. Но впереди нас ждал лишь еще один день сидения в машине за запотевшими стеклами, локоть к локтю, плотно, как приснопамятные дедушкины коробки с обедами.

В тот день, когда кончились наши странствия, в октябре, в горах Франции, настроение у всех было особенно паршивое. Бабушка тихо плакала на заднем сиденье, все остальные препирались друг с другом, а отец орал, чтобы все мы замолчали. После череды тошнотворных поворотов на серпантине мы выехали к перевалу, заваленному покрытыми изморозью булыжниками. Затянутое холодным туманом, это место выглядело странно и зловеще. Подъемник для горнолыжников не работал, как и кафе, расположенное в бетонном здании с закрытыми ставнями, и мы молча проследовали дальше.

За перевалом, однако, туман внезапно рассеялся; мы увидели голубое небо и вдруг очутились среди прозрачных ручьев, пересекавших лес и подныривавших под дорогу, и освещенных солнцем сосен.

Через двадцать минут мы выехали из леса на холмистое пастбище, в шелковой траве тут и там виднелись белые и голубые полевые цветы. Дорога сделала крутой поворот, и мы увидели внизу долину, а в долине – деревню. Стекавшие рядом с ледника ручьи, в которых явно должна была водиться форель, искрились на солнце, сиявшем в тот безоблачный осенний день над департаментом Юра.