Сара Раттаро - Я сделаю с тобой все, что захочу

Если бы я привела своего любовника прямо к нам домой, этого никто бы не заметил – кроме синьоры Джины, конечно.

Я подошла к комнате Луче, какое-то время подержалась за ручку двери, потом выдохнула и вошла. Луче и Карло сидели за столом, и она медленно писала под диктовку:

– В тысяча девятьсот четырнадцатом году уже ничто не могло предотвратить войну.

Карло кивком попросил меня подождать и продолжал:

– Промышленность развивалась, благодаря чему было создано и накоплено огромное количество смертоносного оружия.

Наконец он повернулся, и мне было позволено заговорить.

– Я иду на деловой ужин: в холодильнике оставила вам жаркое, его нужно просто разогреть, и…

Я не успела закончить фразу, как Карло уже возобновил диктант:

– В Сараево, столице Боснии, двадцать восьмого июня тысяча девятьсот четырнадцатого года был убит…

Я закрыла за собой дверь, и его голос за спиной зазвучал глуше:

– …эрцгерцог Франц Фердинанд, наследник австрийского престола.

Любая война начинается с чьей-то смерти.

В жизни мы первым делом учимся общаться. И со временем так или иначе делаем это все лучше. Однако, как ни странно, чем старше мы становимся, тем больше сложностей возникает в этом, казалось бы, нехитром деле. То мы никак не можем подобрать слова, или у нас что-то вылетает из головы. То мы и рта раскрыть не можем от смущения, потому что ситуация непростая. Чем шире становится наш словарный запас, тем сложнее им правильно пользоваться.

О каких-то вещах мы просто не можем молчать, а о других не хотим даже слышать. Что-то мы храним в секрете, а что-то выкладываем начистоту, будто читаем приговор. Точно можно сказать лишь одно: есть вещи, которые говорят сами за себя.

Пока вы обсуждали, как изменился мир в начале прошлого века, я вытащила из комода чулки. Пока в нашей стране распространялся фашизм, я натянула юбку достаточно приличной длины. Когда Луче спросила, как можно было всецело

довериться одному-единственному человеку, я застегнула ремень на талии на предпоследнюю дырочку; пока я наносила духи в ложбинку на шее и на виски, преступная идеология успела попрать закон и утопить Европу в крови. Я накрасила губы, надела белую прозрачную блузку, а вы все рассуждали о мире, который существует теперь только в книгах.

Я подошла к вашей комнате, чтобы попрощаться, но ваш дружный заливистый смех заслонил вас от меня подобно каменной стене. Несколько метров по коридору я прошагала задом наперед на высоких каблуках, рискуя рухнуть навзничь, после чего выскочила вон, будто спасаясь от пожара, захлопнув входную дверь за спиной. Какое-то время неподвижно стояла на лестничной площадке, дожидаясь, когда что-то внутри меня сработает и заставит меня спуститься по лестнице, сесть в машину и поехать на встречу с незнакомцем, пока мои муж и дочь дописывают доклад по истории.

Прости меня, Луче – я знаю, что это неправильно, знаю, что должно быть по-другому.

Я спустилась вниз по лестнице, дошла до входной двери и улыбнулась соседям, мирно ждавшим лифта.

В машине я немного помедлила, прежде чем завести мотор. Сжимая ключи в руках, я окинула взглядом окно комнаты Луче, третье справа на шестом этаже, и представила себе, как они следят за мной, спрятавшись за занавесками, хотя точно знала, что ни тот ни другая даже не заметили моего отсутствия.

Какие раны больше болят: кровоточащие и пульсирующие, заставляющие вас скрипеть зубами, или же старые, давно затянувшиеся, которые обычно расчесывают, впадая в задумчивость? Должны ли старые раны учить нас чему-то, напоминать о давно пережитом, о том, чего нам стоит избегать в будущем?

Ресторан находился на выезде из города – достаточно уединенно, чтобы не встретить знакомых, но не слишком далеко, чтобы не казаться любовниками, скрывающимися от супругов.

Он уже сидел на месте: то ли ему действительно хотелось меня увидеть, то ли нечего было делать дома. Когда официант повел меня к столику, я, спрятавшись за его спиной, заулыбалась. Уже за столиком я поняла, что волнуюсь: моя дочь назвала бы такие переживания «бабочками в животе». Впрочем, я едва была знакома с этим мужчиной – меня возбуждала сама ситуация.

В голове туман – от запаха его туалетной воды. Он сжимает мою руку в своей, и все, что было прежде, теряет смысл.

Он привлекает меня к себе. Я льну к его телу, будто пластилин. Его большие руки опускаются по моей спине все ниже – я покрываюсь мурашками, пытаюсь отпрянуть, но уже поздно. Тогда я пускаю все на самотек, как девочка, летящая на санках вниз с ледяной горки. Наши губы и руки переплетаются. Кое-что остается неизменным – как в двадцать лет, так и гораздо позже.