Теннесси Уильямс - Желание и чернокожий массажист. Пьесы и рассказы

В течение нескольких следующих лет я стал свидетелем того, что показалось мне хуже смерти.

Как я уже сказал, она составляла весь смысл его жизни. Когда она уехала, он потерял себя. Сначала я подумал, что он сойдет с ума, и это будет буйное помешательство. Не отдавая себе отчета, что делает, он бродил по проходам между книжными полками, издавая стоны, сжимая и разжимая полы своего костюма. Покупатели, увидев это, спешили скорее прочь. Я пытался убедить его не спускаться, но он не слушал. По-моему, наверху ему было еще хуже — ведь верхние комнаты хранили память о ней. Несколько ночей он просидел в моей комнате в глубине магазина. Не спал (и я вместе с ним), а просто сидел и бормотал что-то в ее адрес. Чаще всего он повторял: «Ты же любишь меня, а значит, когда-нибудь вернешься».

Я подумал, что он этого не перенесет и послал за его матерью, которая жила у каких-то родственников. Она его немного успокоила, и вскоре он пристрастился к чтению.

Читал Бродский с таким же упоением, как алкоголик прикладывается к бутылке, а наркоман упивается дурманом, читал, чтобы убежать от действительности. И в конце концов чтение достигло поставленной цели, но дало страшный эффект.

Он сидел за большим столом в глубине магазина и читал весь день напролет, читал до тех пор, пока глаза не слипались от усталости. Мы с миссис Бродской пытались его расшевелить: звали к покупателям, помогать распаковывать и расставлять книги; и не потому что нуждались в помощи, — просто чувствовали, что ему это пошло бы на пользу. Казалось, он хочет сделать то, на что способен, но его организм настолько ослаб, что он сделался беспомощным и неловким как ребенок. От беспрерывного чтения разум померк, а эмоции почти исчезли. Простейшие вопросы, задаваемые покупателями, ставили его в тупик. Даже не мог запомнить названия тех книг, о которых они спрашивали. Озирался вокруг с таким нелепым, бестолковым видом, словно его только что разбудили от глубокого сна.

Я надеялся — потому что жалел Бродского и сочувствовал ему, — что такое состояние будет лишь временным. Но шли годы, а никакого улучшения не наблюдалось. Очевидно, он был конченым человеком, как догоревшая свеча, и не было никакой надежды его оживить. Вот если бы вернулась она… Но даже в этом случае, — даже если бы она вернулась, — все равно, вероятно, было бы уже слишком поздно.

Прошло почти пятнадцать лет с того дня, когда юная миссис Бродская уехала за границу, и вдруг она действительно вернулась. Это было в середине декабря, вечером; уже сгустились сумерки, но люди, делавшие рождественские покупки, все еще толпились на тротуарах. На витринах от их дыхания, я помню, искрились морозные рисунки.

Магазин был закрыт, огни погашены, горела только лампочка над столом, за которым читал хозяин. Я стоял у двери и рассматривал праздничную процессию. К обочине подъехала машина, из нее выскочил симпатичный шофер и помог выйти женщине в манто. Машина остановилась как раз под фонарем, и когда женщина повернула голову и стала оглядывать магазин, я уже понял, кто это.

Как ни странно, я испугался — отпрянул от двери и спрятался в темноте между полками. Пробравшись сквозь толпу, она решительным шагом направилась к двери. На вид, она не изменилась; судя по ее лицу и фигуре, ярко освещенным уличным фонарем, в ней была все та же энергия, та же уверенность в себе, как и прежде. «Почему она вернулась? — удивлялся я. — Неужели спустя пятнадцать лет сбылось предсказание ее мужа? Неужели она действительно так сильно его любит, что не может забыть?»

Я уже собирался, преодолев внутреннее сопротивление, подойти к двери и впустить ее, как вдруг услышал, что в замке поворачивается ключ. Она до сих пор его хранила — ключ, который он дал ей в то утро пятнадцать лет назад!

Через секунду дверь отворилась, и она появилась на пороге полутемного магазина. Я чувствовал ее прерывистое дыхание. Блестящими от возбуждения глазами стала обводить комнату, но меня не увидела — я, как дурак, скрючился в углу между полками. Было заметно, что она чрезвычайно волнуется. Как и тогда, одной рукой схватилась за горло, будто ее кто-то душит.

За пятнадцать лет, что ее здесь не было, в магазине мало что изменилось, очень мало, и, наверное, ей трудно было поверить, что прошло так много времени. Годы отсутствия, очевидно, казались ей чем-то невероятным, фантастическим сном. Полумрак, странные тени от столов и полок, запах бумаги, приглушенный шум улицы за дверью — все потрясающе напоминало те зимние вечера пятнадцать лет назад, когда она спускалась, чтобы помочь ему закрыть магазин.