Г у т м э н. О, на площади, ха-ха! Случившееся на площади нас не касается.
Ж а к. Я слышал выстрелы.
Г у т м э н. Чтобы помнили, как вам повезло, что вы у нас. Городские фонтаны высохли, это вы знаете, но «Сьете Марес» построили над единственным вечным, никогда не высыхающим источником в Тьерре-Кальенте, и конечно, это уникальное сооружение должны охранять, порой и по законам военного времени.
(Снова слышатся звуки гитары.)
Уцелевший. Когда Пито, мой пони, родился, он сразу же вскочил на все четыре и возлюбил этот мир! Он был мудрее меня…
Продавец. Fritos, fritos, tacos!
Р о с и т а. Кому любовь?
Уцелевший. Когда Пито исполнился год, он был уже мудрее господа Бога! (На площади воет ветер и трещит сухая тыква.) «Пито, Пито!» — кричали мальчишки-индейцы, пытаясь остановить его, — остановить ветер!
(Голова Уцелевшего свисает, и он, как старик, садится на парковую скамейку. Жак опять стучит тростью по террасе, а затем идет к Уцелевшему. Охранник хватает его за локоть.)
Жак. Уберите лапы!
Охранник. Стоять!
Г у т м э н. Сеньор Казанова, пожалуйста, оставайтесь на террасе.
Жак (свирепо). Коньяку!
(Официант что-то шепчет Гутмэну, тот хихикает.)
Г у т м э н. Метродотель говорит, что в барах и ресторанах в кредит вам отпускать не велено и что ваших счетов хватит, чтобы оклеить ими террасу.
Жак. Какая наглость! Я же сказал ему, что письмо, которое я ожидаю, задержалось на почте. Почта в этой стране работает из рук вон плохо — и вы это знаете! И вы также знаете, что мадемуазель Готье может за меня поручиться! И мои векселя…
Гутм эн. Вот ими с нею и расплачивайтесь — если вы, конечно, собираетесь обедать.
Жак. Я не привык к такому обращению, как у вас тут в Камино Реаль.
Г у т м э н. Ничего, привыкнете, после одной ночки в «Плутокрадах». Если сегодня вечером не прибудет перевод, пусть там и занимаются патронажем над вами.
Жак. Уверяю вас, этого не произойдет ни сегодня вечером, ни когда-либо еще.
Г у т м э н. Берегись же, старый ястреб, твои перышки уже дрожат от ветра! (Жак, потрясенный, опускается на стул .) Налей-ка ему бренди на донышко, а то еще грохнется… Ярость — это роскошь, которую могут позволить себе молодые, вены у них упругие… А у него — вот-вот лопнут.
Ж а к. Я здесь сижу и за каплю бренди вынужден выслушивать оскорбления. А прямо напротив… (На площадь выходит слепая певица Мадресита. Ее ведет одетый в лохмотья юноша. Официант приносит Жаку бренди .) Человек умирает на площади, как бродячая собака! Буду пить бренди маленькими глотками! Я слишком устал, чтобы умереть, слишком устал…
(Мадресита тихо поет. Ее рука медленно поднимается, показывая на лежащего на ступеньках Уцелевшего.)
Г у т м э н (неожиданно). Телефон сюда! Соедините меня с Дворцом! Дайте Генералиссимуса, быстро, быстро, быстро! ( Уцелевший с трудом поднимается, волочится и падает в объятия «маленькой слепой».) Генералиссимус? Говорит Гутмэн. Приветствую вас, любимый! Тут у нас на площади инцидентик был. Знаете эту категорию путешественников — из тех, кто пытается пешком пересечь пустыню? Так вот, один из них вернулся. Очень хотел пить. Увидел, что в фонтане воды нет. Потом хотел в отель. Ему вежливо отказали. Но он не слушал. И тогда мы приняли меры… А сейчас, сейчас эта слепая старуха, — по-моему, ее зовут Мадресита — пришла на площадь с человеком по имени Мечтатель.
Уцелевший. Donde ? [23] Куда? (исп.)
Мечтатель. Aqui ! [24] Сюда! (исп.)
Гутмэн (продолжая). Да вы же их помните! Я о них однажды вам докладывал, а вы сказали: «Это безвредные мечтатели, и их любит народ». «Как же могут быть безвредными мечтатели, — спросил я вас, — тем более если их любит народ? Революциям как раз и требуются мечтатели — чтобы верили в мечту. А любовь народа должна надежно принадлежать только вам, Генералиссимусу». Да, а сейчас к слепой вернулось зрение, и она простирает руки к раненому Уцелевшему, а человек с гитарой подводит его к ней… ( Происходит то, о чем говорит Гутмэн.) Подождите минутку! Есть вероятность, что сейчас произнесут запретное слово! Да! Оно вот-вот сорвется с губ!
Мечтатель ( положив руку на ослепленного Уцелевшего, громко). Hermano ! [25] Брат! (исп.)
(Крик этот, словно эхо, подхватывают и здесь, и там. Громкий ропот проносится над толпою. Надрывно крича, люди тянут руку, как голодные при виде хлеба. Два вооруженных охранника дубинками и револьверами загоняют их обратно под колонны. Мадресита возводит слепые глаза к небу и тихо поет. Охранник делает попытку ее остановить, но народ кричит: «Не трожь! Пусть поет!»).
Читать дальше