Франсиско Умбраль - Пешка в воскресенье

Грок глубоко вдыхает в себя утренний воздух. Он вдыхает в себя сразу всю улицу. Внушительных размеров вращающиеся наружные часы показывают, что до похорон остается еще больше часа. Он, не торопясь, подходит к спуску в метро, где в воскресенье вечером (теперь уже понедельник) встретил Хосе Лопеса. Элегантный бар с проститутками, естественно, все еще закрыт. Восточное белое солнце косо освещает его фасад.

Оглянувшись вокруг и улучив момент, когда вблизи никого нет, Грок ложится на середине лестницы, ведущей в метро, пристраивает (так, чтобы ее было хорошо видно) картонку, украденную у алжирца, и расстилает рядом с ней белый носовой платок, — один из своих аккуратных носовых платков из прежних времен, — чтобы обозначить, куда бросать мелочь. Все это ему неприятно, дается с трудом, через силу. Но Клара, проститутка Клара, сказала ему со всей определенностью: «Ну, тогда проси милостыню, пьяница. Все пьяницы попрошайничают».

Ему нужно набрать на порцию виски прежде, чем идти на похороны. Ему нужно набрать на порцию виски, чтобы хорошо выглядеть на похоронах (придут уважаемые в мире искусства люди). Да, все это трудно, но, распластавшись на зубчатом ложе из цементных ступеней, окантованных железом, Грок обнаруживает, что фарс начинает превращаться в реальность и что китайское, индийское, русское утреннее солнце заботливо согревает его, несмотря на декабрь, и что он, благодаря тому, что подложил под голову свою собственную руку, постепенно проваливается в полусонное состояние.

Сначала он закрывает глаза, только чтобы не видеть всего этого спектакля, — носового платка, картонки, тех, кто глядит на него, рассматривает и, возможно, бросает ему мелочь. Однако постепенно засыпает на самом деле. Декабрьское солнце как будто накрывает его светлой шалью. Слышен назойливый шум приближающихся и удаляющихся шагов. Бестолково шаркает лестница. Беспорядочно хлопают двери на сквозняках. Но всходит солнце, и сон не прерывается. Голодаю нет работы милосердие нужно пятьсот пст. да храни вас господь огромное спасибо я проездом.

Грок просыпается от топота целого батальона ног, которые, почти задевая его, спускаются в метро и поднимаются из метро. Немного встревоженный, он смотрит на большие вращающиеся уличные часы, висящие напротив: на них девять с четвертью. Это означает, что уже прошел час с четвертью после того, как Агустина похоронили. На белом, аккуратно расправленном платке старого канцелярского служащего лежат несколько монет. Картонка осталась на своем месте. Из-за нее алжирец, возможно, искал его повсюду на Гран Виа, и если бы обнаружил (а это было несложно, так как Грок находился совсем рядом), мог бы убить. Но до Грока это доходит только сейчас. (Позже он прочитает в утренних газетах, что похороны художника-абстракциониста состоялись в узком кругу семьи и ближайших друзей. То есть никто из грандов, пообещавших присутствовать, не пришел. Вот так человек умирает, Агустин, дорогой). Платок; мелочь; картонка; люди, поднимающиеся и спускающиеся по лестнице; растоптанное достоинство Грока, только что ставшего попрошайкой. Навсегда?

Он предпочитает закрыть глаза и снова кладет голову на свою онемевшую руку. Ему достаточно было мельком взглянуть на мелочь, рассыпанную на платке, чтобы понять: виски гарантировано. Теперь можно спать спокойно. И он спит.

Стиль, стиль и еще раз — стиль! Его текст, даже намеренно усложненный громоздкой грамматической конструкцией, едва умещающейся на странице, не утрачивает легкости. И ничего удивительного. Франсиско Умбраль — поэт.

Язык поэзии обладает еще одним любопытным свойством: стихи (именно стихи, а не подрифмовку) нельзя пересказать, потому что они сразу обо всем. Метафора, попадая в излучины души, вскипает как таблетка аспирина, брошенная в стакан с прозрачной водой, и тончайшие оттенки бурления чувств становятся предметом рефлексии синхронно. В случае с Умбралем, когда «сразу обо всем» характерно для прозы, ее тоже нужно читать как стихи. И все же, о чем она?

Роман «Нимфы» начинается с описания комнаты, стены которой (как будто) из голубой воды, — из материала, не применяющегося в строительстве. А в другом романе голубые дни в своей монотонности сливаются. Течение воды — образ времени. Оно — постоянный (если не главный) свидетель ни на секунду не останавливающейся работы сознания.