Ричард Мейсон - Тонущие

Жак пронесся мимо деревни, притормозил и миновал одни, затем вторые полуразвалившиеся ворота с каменными столбами. Я с волнением подумал, что Элла вот-вот окажется в моих объятиях. Подъездная дорога была длинной и ухабистой, в конце ее нас встретил дом — каменный, потускневший от времени, с голубыми ставнями. «Неужели этот приходящий в упадок дом принадлежит Харкортам?» — удивился я. Видимо, великолепие особняка на Честер-сквер оставило неизгладимый отпечаток в моем сознании.

Мы свернули в последний раз — и тут я увидел Эллу. Она ждала нас, стоя на узкой лестнице перед входной дверью: хрупкая фигурка в голубом кашемировом пальто, с растрепанными волосами и пылающими щеками. Я покраснел от удовольствия, увидев ее, и взглянул на Эрика: не улыбнулся ли он тоже? Однако мой друг устремил взор вперед и не обращал на меня внимания. Сейчас я ясно это вспоминаю. Но в то мгновение, когда машина остановилась, я не придал значения его виду — плотно сомкнутым губам, напряженным плечам, — предполагая, очевидно, что Эрика просто утомило наше длительное путешествие. А вот меня оно ничуть не утомило.

Как только Жак затормозил, я выскочил из машины и Элла оказалась в моих объятиях: я стиснул ее, приподнял и закружил — она смеялась, — крепко прижав к себе. Помню беззащитно-трогательную шею, изящную линию носа, разлетающиеся пряди волос. Даже сейчас, представляя нашу встречу, я ощущаю сладкую дрожь и сердце начинает биться учащенно.

По иронии судьбы с сегодняшней ночи я буду лить слезы не по погибшей жене, а по моей утраченной любимой, ее кузине. Окровавленное тело Сары вызывает во мне меньше волнения, чем сладкий, будоражащий аромат мыла и сигарет, исходивший от Эллы, — я его давным-давно забыл, а теперь вспомнил.

Я держал ее в объятиях, стоя на ледяном ветру, и легкие мои наполнялись его дыханием. Она хохотала как безумная; когда я отпустил ее, она игриво оттолкнула меня и подставила Эрику для поцелуя розовую щеку.

— Багаж оставьте здесь, — предложила Элла, улыбаясь, и мы последовали за ней в холл с низкими сводами, унылый, несмотря на стоявшую посредине вазу с цветами. — Вы должны осмотреть дом, прежде чем начнете распаковываться.

И мы начали осматривать дом. Пока она проводила экскурсию, я размышлял о том, что ее жизненная сила и энергия неуместны в этих мрачных коридорах, в комнатах, где гуляют сквозняки, что звонкое цоканье ее каблучков по плитам пола было бы кстати в свежепобеленном, пронизанном светом помещении, а не в угрюмых стенах этого обветшавшего дома, называвшегося Ле-Варреж.

Воспоминания — забавная штука. После смерти Эрика, а с тех пор прошло почти шестьдесят лет, я больше никогда не был в Ле-Варреже, однако каждая мелочь, каждая деталь обстановки врезалась мне в память. Я могу мысленно восстановить узор на толстых стенах, расположение больших комнат, количество дверей в зале с низким потолком, висящий в воздухе тяжелый запах плесени, дыма от горящих дров и пыльных ковриков. Помню тамошние камины, такие большие, что невысокий человек мог поместиться внутри стоя, изъеденные временем, потемневшие от многовековой сажи деревянные балки, сделанные из шпангоутов военных кораблей шестнадцатого столетия; помню очертания жилого крыла, что отводился гостям, пристройки девятнадцатого века и планировку сада.

— Мы не все спальни открыли, — сообщила Элла, проводя нас по сводчатому коридору. — В доме будем обитать только мы трое. И конечно, доктор Петен, его комната вон там. — Она указала на дверь. — Жак и мадам Кланси живут в деревне, и мы решили, что нет смысла только для нас открывать и проветривать все помещения.

Я шел за ней, наслаждаясь мелодичными переливами ее голоса.

— С доктором вы познакомитесь позже, — продолжала она. — Он, кажется, снова в отъезде. — Она остановилась у дубовой двери. — Вот ваша комната. Я подумала, вы не будете возражать, если я поселю вас вдвоем.

Она повернула ручку и подтолкнула нас с Эриком в большую, просторную комнату, более уютную, чем те, что мы до этого осмотрели. Окна выходили в сад. Нас окутал сильный аромат лаванды, смешанный с запахом дерева и огня, Элла фыркнула, изобразив, что ей трудно дышать.

— У мадам Кланси страсть к ароматным отдушкам, — пояснила она, подходя к одному из окон и сдвигая вверх створку. — Но мы скоро избавимся от этой вони, не беспокойтесь.

Из-за окна, сквозь мощный заслон из тисов, из дальнего конца сада в комнату наползал туман. Пора расцвета сада давно миновала, некогда он вписывался в правильную схему, расчерченную засыпанными гравием тропинками, живыми изгородями и подстриженными деревьями, но с тех пор сбросил с себя ярмо человеческого господства и одичал. Он был призрачным, этот сад, и, как все разрушающееся, романтически притягательным.