Ричард Мейсон - Тонущие

Мы спустились по уходившему круто вниз проспекту, вымощенному булыжником, который идет от Страговского монастыря до Малы Страны — маленького барочного квартала, состоящего из извилистых улочек, сходящихся у подножия замка. Здесь я впервые познакомился с настоящей Прагой. Перед нами текла Влтава, вдали виднелись башни-близнецы Карлова моста с его вереницей статуй, мрачных и черных — от возраста и копоти.

Удивительно, насколько ярко я все это сейчас вижу. Я больше не возвращался в Прагу с тех пор, как мы с Эриком покинули ее, поскольку у меня с нею связаны болезненные ассоциации, но я ее не забыл. Вероятно, сегодняшний город отличается от того, каким знал его я, и мысль об этом причиняет мне боль. Улицы Праги, должно быть, заасфальтировали, а на каждом углу теперь стоят палатки с фастфудом, как в других больших городах. Не исключено, что ее монастыри и дворцы превратились в гостиницы. Я не хочу туда возвращаться. Я доволен возможностью мысленно посещать этот город, некогда поразивший впечатлительного молодого человека, спешившего жить.

Водитель высадил нас на углу улицы, застроенной большими старыми домами. Я стоял на мостовой и мерз, ожидая, пока Эрик не откопает ключи.

— Когда-то, — сообщил он, — здесь был дворец. А теперь квартиры. Довольно большие квартиры.

Он нашел ключи, открыл дверь и повел меня за собой, под арку. Внутри при тусклом свете лепнина на стенах и потолке принимала очертания призрачных херувимов, улыбающихся смене ветра, навсегда застывших в бреду разврата. Свет, искаженный грязью, проникал сюда через два больших окна. Прямо перед нами располагалась изящная лестница, наследие эпохи более утонченной, чем та, в которую мы живем, она вела куда-то наверх, в темноту. Когда глаза мои привыкли к тусклому свету, излучаемому одинокой слабой лампочкой, я увидел, в каком состоянии находится здание: отошедшая краска, сломанные черепки, отвалившийся гипс. А дальше — мрак.

Пробормотав какое-то ругательство, Эрик потянулся к выключателю, нашел его, и где-то вдалеке ожила еще одна тусклая лампочка. Мы стали подниматься. Свет горел на протяжении нескольких секунд, но у нас было слишком много тяжелых сумок, в результате последние несколько ступенек каждого пролета мы неизбежно одолевали в темноте. На третьей и последней площадке, перед следующими тяжелыми дверьми, Эрик снова извлек откуда-то ключ.

Дверь открылась, скрипнув ржавыми петлями, — и тут, как по сигналу, свет в коридоре погас. Мы двинулись наугад в темноте. Эрик поискал выключатель, нащупал его и щелкнул. На сей раз нас залила потрясающе яркая волна электрического света. В люстре над нашими головами — позже я нашел время их подсчитать — горело тридцать лампочек, и они освещали каждый уголок пещеры Аладдина, в которой мы очутились.

Я помню это зарево света, физический шок от его яркости, а еще я помню, что жизнь моя все же не была полностью лишена приключений.

Мы с Эриком стояли в длинной, узкой комнате, каменный пол которой покрывали беспорядочно разбросанные турецкие коврики, а совершенно голые стены были выкрашены в глубокий, насыщенный красный цвет. Повсюду лежал слой пыли, приглушая расцветку ковров и драпировок, имперско-желтых, свисавших с потолка, подобно навесу.

Я чихнул, и этот звук разрядил напряжение — мы рассмеялись.

— Боже, — сказал я, — никогда в жизни ничего подобного не видел!

Глаза Эрика забегали.

— Давай отправимся на разведку.

И мы вместе исследовали квартиру. Взволнованные, словно школьники в музее, мы бродили по комнатам, время от времени подбирая и показывая друг другу наиболее эксцентричные образчики вкуса мадам Моксари: маленького золотого слоника с блестящими красными камнями вместо глаз, стоявшего на рояле, дешевый пластмассовый салатово-розовый веер, валявшийся в качестве украшения на одном из столиков.

Комната, в которой мы стояли, совмещала в себе функции прихожей и гостиной (для какой цели она служила в дворцовые времена, угадывать не берусь), из нее открывались две двери, расположенные в нишах с колоннами. За первой дверью обнаружился маленький сырой коридор, который вел в кухню и в ванную с большой фарфоровой ванной (но без кранов для воды). За второй — мы открыли ее лишь после того, как с надеждой, которую сменило разочарование, исследовали оборудование кухни, — нас ждала награда.

— Mon Dieu! — восхитился Эрик, распахивая дверь. — Иди сюда, Джеймс, ты только посмотри!

Я присоединился к нему, и мы вместе впервые вошли в Картинную комнату. Она представляла собой абсолютно правильный квадрат, стены располагались на расстоянии двенадцати футов одна от другой, под прямым углом, и ложный потолок ограничивал их высоту тоже двенадцатью футами. Каждый дюйм этих четырех стен — за исключением одной лишь двери, через которую мы вошли, и двух высоких створчатых окон, выходивших на улицу, — был покрыт полотнами. Некоторые в рамах, другие — без, они жались друг к другу, словно пытаясь согреться в этой зябкой комнате, демонстрируя буйство красок: фантастические, нереальные изображения, произведения разных лет, расположенные в соответствии с определенной системой — позже я разгадал ее.