Ричард Мейсон - Тонущие

Тетя Элизабет и Сара часами хмыкают и гневно охают по углам, осуждая меня (я в этом уверена) и сожалея о том, что с этим ничего нельзя поделать. Однако еще большая порция упрекающих взглядов достается Памеле, ведь она не защищена кровными узами. Она всего лишь чужачка, и однажды ее день настанет, тетя Элизабет это знает. Моя тетя боится, что ее отошлют жить во вдовий дом. [5] Небольшое здание на территории основного поместья, куда могут переселить вдову из главного дома, если наследник женат и намерен жить там со своей семьей.

Это неприязненное отношение семьи ко мне и Памеле, конечно же, очень злит папу, и, когда мы все вместе собираемся за столом, напряжение отчетливо чувствуется в воздухе. Надеюсь, Сирила не выпишут домой поправляться: подобная атмосфера его просто убьет. Но нам придется остаться здесь до тех пор, пока опасность не минует, то есть не меньше чем на неделю, а то и на две.

Думаю, нам с тобой это пойдет на пользу. Как бы сильно я ни любила те часы, что мы проводим вместе (а я оченьих люблю), они отвлекают меня от проблемы, которую я должна решить. Я все еще обручена, ничего не изменилось, и я не могу продолжать вести себя как ни в чем не бывало. Чарли начинает удивляться, почему это я все время больна всякий раз, как он хочет меня увидеть, а мой запас отговорок и предлогов не бесконечен. Мне кажется, Сара пристально за мной наблюдает, — хотела бы я знать, что успели увидеть ее холодные глаза. От ее присутствия мне не по себе, и на то есть причины. (Вот видишь, все-таки у меня есть совесть.)

Так что я тут все время серьезно обдумываю ситуацию и пытаюсь решить, что делать дальше. Еще я буду думать о тебе и о потрясающих возможностях, открывающихся для тебя в Праге. Я буду так скучать по тебе, если ты уедешь (проклятая Реджина Бодмен, она из кожи вон лезет, чтобы все устроить, уж я-то знаю). Но чувство наше сильно, так что у нас много времени впереди.

Люблю-люблю-люблю тебя.

Я все-таки один раз увиделся с Эллой до отъезда. Разрешение на учебу оформлялось дольше, чем мы с Эриком предполагали, и мы оставались в Лондоне до тех пор, пока улаживались бюрократические процедуры между двумя правительствами. Дядя Сирил поправился, вернулся домой и услал семью восвояси, разгневавшись на то, что они развели вокруг него столько суеты. Так что Элла вернулась в Лондон, и в доме на Честер-сквер вновь закипели бурные приготовления к свадьбе.

И вот перед моим отъездом мы встретились. Я уже упаковал свою одежду и книги, позвонил на прощание всем приятелям, со всеми повидался. Я был готов ехать.

Камилла Бодмен потребовала от меня встречи наедине и за ленчем сообщила, что в Лондоне будет без меня ужасно скучно. Звонил Майкл Фуллертон, чтобы пожелать мне удачи. А Реджина Бодмен, верная своим привычкам, организовала последний благотворительный концерт, таким образом получив хотя бы первоначальную компенсацию за свои вложения в мое будущее.

Стояла середина сентября, один из последних дней того затянувшегося теплого лета. Мы с Эллой встретились в Национальной портретной галерее, среди викторианского великолепия. Снаружи, на Трафальгарской площади и Черинг-Кросс-роуд, неслись куда-то шумные потные толпы, внутри, в могильном холоде пустынных залов галереи, царила тишина. Элла поднялась по лестнице мне навстречу торопливой легкой походкой, полной нетерпения, с улыбкой на губах, раскрасневшимися щеками. Не помню, о чем мы говорили, вероятно, она рассказывала о своей поездке в Сетон, о том, как пыталась подавить в себе горькие чувства в отношении семьи, хотя бы в присутствии больного. Я поведал ей, как целеустремленно Реджина Бодмен старалась мне помочь, о наполненных событиями днях накануне поступления в ученики к Мендлю, о том, что Изабель Моксари была двоюродной бабушкой Эрика. Кстати, мы с Эллой отправились в Национальную галерею, чтобы посмотреть имевшуюся там небольшую коллекцию картин Моксари, и с разочарованием узнали, что их временно отправили на выставку в Париж.

Но ярче всего мне запомнилась та близость, что установилась между нами в эти несколько часов, та легкость, с какой мы болтали, смеялись и целовались за чаем в кафе в Ковент-Гардене. Лишь с наступлением вечера разговор наш обрел серьезность, свойственную беседе влюбленных накануне разлуки.

— Передать тебе не могу, как я за тебя рада, — сказала Элла. — И как мне грустно. Но эта разлука нужна нам.

Она умолкла, закуривая, а я наблюдал за тем, как изящно изогнулись ее пальцы, когда она взяла сигарету и поднесла ее к губам.