Юрий Герт - Солнце и кошка

— На десять минут,— сказал он.— На десять, не больше... Я хочу вас видеть — одну... Позвоните домой, что вас вызвали в больницу, или скажите, что мне стало плохо, вы задержались״״ Придумайте, что хотите, не уходите, не уезжайте, не бросайте меня одного...

Сыпал снег, хотя уже началась весна, уже вылезла мятая, желтенькая травка, но неустойчивая погода в миг сменила декорацию. Снег падал густой, сплошной, и таял тут же, едва коснувшись черной земли.

Костровский жил неподалеку, она подумала: «Ну, на десять, ровно на десять минут...» Она не сознавалась, но ждала, весь день, все дни, все тоскливые ночи, лежа без сна, она ждала, ждала, ждала этих минут...

«В последний раз»,— сказала она себе. И вспомнила, как впервые шли они по вечерней улице, после гастронома, и он говорил: «Живите для того единственного, ради чего вы родились: для того — «чтобы быть счастливой...» — «В последний раз, на десять минут»,— повторила она, и с внезапным ожесточением подумала: разве я не имею права даже на это?..

Они шли быстро, молча, оба задыхаясь от чувства, которое не нуждалось в объяснениях, в словах. И когда, войдя в комнату, обставленную с холостяцкой небрежностью, Лиля сбросила пальто, он так же молча, жадно целовал ее лицо, шею и вздрагивающими пальцами торопливо расстегивал пуговки на вороте ее платья...

На низенькой тумбочке, придвинутой к изголовью широкой тахты, зазвонил телефон — Лиля вздрогнула от неожиданности — и звонил громко, упорно, пока Костровский досадливым движением не пресек чье-то неуместное вторжение... Но какое-то смутное, тревожное предчувствие — не то беды, не то близкой опасности — охватило ее. Она вырвалась из его рук, подбежала к окну. Снег валил по-прежнему, деревья под окном были белыми, как настоящей зимой, и рядом с одним из них она увидела вдруг одинокую, запорошенную белыми хлопьями фигурку.

— Он?..— бросилось ей в голову.— Нет, нет, не может быть!..

Огородников не сразу вернулся к мыслям о своей диссертации.

Одним из его оппонентов был старик Селезнев, когда-то немало сделавший для науки. Последние же годы его легкое, бойкое перо в основном снабжало газеты и популярные журналы для юношества статьями о нравственном аспекте научных проблем. Огородников знал, что Селезнев уцепится за те абзацы, в которых прогнозировалось будущее биолуча, связанное с психотроном. Он станет обвинять Огородникова в насилии над личностью, во вмешательстве в святая святых природы, в покушении на мораль и нравственность... Как будто все они, моралисты, с неисчислимым количеством нравственных систем, не забредали в конечном счете в полнейший тупик, не имея в руках действенного средства для изменения человеческой психики!.. Пишутся книги, сочиняются глобальные проекты усовершенствования жизни на земле, и все это не мешает полыхать войнам, не заглушает эпидемий взаимной ненависти, не способно подавить в людях эгоизм, низменные инстинкты, жажду власти, хотя, казалось бы, давно пора восторжествовать идеалам добра, справедливости, разума!.. Пора... Но достаточно поставить проблему всерьез, достаточно от болтовни и пустых дискуссий перейти к современной науке о психотроне, как «моралисты» вроде Селезнева поднимают крик!..

(Так или примерно так рассуждал в тот вечер Огородников, иронизируя над столь искренне презираемыми «моралистами» и бесповоротно убежденный в собственной правоте...)

Ему померещился звонок, но, вероятно, звонили в квартиру рядом. Он взглянул на часы, повернулся к окну: за стеклом с отражением настольной лампы длинными лентами летел снег, сырой, тяжелый. И это после двух недель тепла и солнца, в разгаре весны...

Он поежился, думая, как придется Лиле в такую непогодь возвращаться из театра. Обычно они ходили туда вместе с Андреем, странно, что в этот раз она отправилась одна...

Он почему-то подумал о Костровском, и тут же мысли его скользнули к Селезневу, к его неизбежным возражениям, которые, кстати, с полной готовностью поддержал бы Костровский. Владимиру Андреевичу запомнился их спор в новогоднюю ночь. Почему-то принято полагать, что человек, не знающий азов науки, не смыслящий ни в биологии, ни в физике, ни в математике, что именно такой человек — «человек искусства», как именуют этих невежд, чья степень информации о мире на один порядок выше, чем у неандертальца,— что именно такой «человек искусства» и является специалистом по вопросом психологии, жизни, счастья... Костровский, или тот рыжий журналист...